Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

Поговаривали, что он достиг такой стадии просветления, где просветление само по себе утратило всякий смысл, и потому стал жертвой могущественных безымянных сил.

А что же монахи?

После содеянной расправы они разбежались кто куда.

Некоторые нашли прибежище в других монастырях, остальные вернулись к повседневной мирской жизни. Но невозможно отделаться от прошлого, просто сбежав. Убив настоятеля, они не освободились от него.

Потому что даже после утраты материального тела он разыскал тех, кто когда-то был вверен ему в ученики. И этим несчастным даровал он, пусть даже и вопреки их воле, свое ужасное откровение.

Пока он спал, стены комнаты в башне будто бы придвинулись к нему еще плотнее, но, измерив место своего заключения шагами, он убедился, что размеры те же, что были раньше. Не в силах отрешиться от тревоги, он провел второй и третий замеры, вышагивая вдоль стен.

– Я измеряю свой собственный гроб, – прошептал он, разглядывая темные брызги на плитах пола.

Он еще раз осмотрел каждый уголок своей камеры. Затем подошел к низкой двери и, прильнув щекой к грубой щербатой древесине, прищурился, оглядывая сквозь крошечные отверстия в железной заслонке круглый коридор башни. Сначала он осмотрел правую его часть, а затем, перейдя к другому краю заслонки, левую. По обе стороны открывался один и тот же вид – ряд дверей камер, у каждой из которых караулил вооруженный стражник, плавно ускользал в скругленную перспективу коридора. То был последний этаж самой высокой башни замка. Когда заключенные спали, тут царила тишина, но вот негромкий стон нарушил ее – и он пробудился уже второй раз, от второго сна. И снова, замерив площадь своей камеры, он изучил каждый ее уголок, еще раз осмотрел все тот же круглый коридор сквозь все те же прорехи.

Тоскуя по разнообразию, он подступил к арочному окну своей темницы. Сей проем, не считая низкой двери, единственный сулил спасение, если бы не четыре пары стальных шипов с острыми наконечниками, перекрывавших его. Две пары, шедшие справа и слева, и еще две пары сверху и снизу вместе образовывали несколько вольно подогнанный крест. Внешняя стена замка отличалась гладкостью – не за что было схватиться и не на чем удержаться, поэтому спуск по ней виделся невозможным не только лишь из-за часовых с арбалетами, бдительных даже в темное полночное время. Днем арочное окно открывало вид на залитые солнцем горы, голубое небо и шелестящий лес – бескрайнюю картину природы, которую в других обстоятельствах можно было бы счесть возвышенной. В нынешних же условиях и горы, и лес, и само небо казались ему врагами, естественными препятствиями, ставившими крест даже на мечте о побеге. Тем не менее он часто мечтал совершить невозможное и вырваться отсюда.

…Кто-то потряс его, и он пробудился – час был очень поздний, за окном в темноте неба висел яркий полумесяц. В камеру вторглись два стражника и обвинитель в клобуке, несший факел. Один из стражей прижал сновидца к полу, другой полез ему под изорванную рубашку и извлек на свет потайное оружие, совсем недавно выточенное из куска камня, вывалившегося из стенной кладки.

– Спокойно, – молвил часовой. – Мы за тобой следили.

Человек, чью голову покрывал клобук, махнул факелом на дверной проем, и стражник вывел пленника, чьи ноги безвольно волочились по черным плитам пола, в коридор.

Из камеры в башне они спустились – по бесчисленным каменным лестницам и длинным освещенным факелами коридорам – в глубокое подземелье замка. Там располагались огромные камеры, и каждую, от холодного земляного пола до высокого, практически неразличимого потолка, занимали невероятные машины. Здесь слышался только стук ледяных капель, срывающихся с вышины, да явственный скрип огромных устройств, иногда сопровождавшийся громкими стонами боли.

Тело узника поместили в аркан и подняли в воздух – кончики пальцев на его ногах едва касались пола. Человек в клобуке оживленно жестикулировал, направляя процесс экзекуции. В перерывах между криками отчаянной агонии пленник пытался снова и снова объяснить палачам, что они ошиблись, что он ни в чем и никогда не был виноват.

– Уверен ли ты в этом? – вопросил человек в клобуке почти что с участием в голосе. – Даже размеры собственной камеры тебе кажутся зыбкими – каждую ночь ты тщательно измеряешь ее. Впрочем, будь я на твоем месте, я поступал бы так же. Нет определенности ни в чем, сын мой. Завтра и я могу оказаться на твоем месте. Правосудие – все, что имеет значение. Без него мы сойдем с ума, и воцарится такая бойня, по окончании коей никто уж не разберет, где истина, а где нет. Прими свое наказание. Поступишь так – спасешь дух свой, ибо принятие есть единственный способ сохранить порядок в мире, где нет никакой определенности. Понимаешь, о чем я говорю? Тебе еще повезло.

Выражение глубокой растерянности появилось на лице заключенного. В его душе, просветленной словами инквизитора, будто шла некая борьба. И хотя палачи не пытали его более, все его тело неестественно выгнулось. Испустив протяжный непрерывный вопль, пленник обмяк, потеряв сознание.

– Приведите его в чувство, – велел человек в клобуке.

Стражи принялись исполнять этот приказ, но обвисшее в аркане тело не отвечало на их попытки. Мятежный дух вырвался из их плена, отныне раз и навсегда освобожденный от нужды мерить шагами камеру, канувший в безграничные чертоги небытия.

Поговорим о городе-самозванце.

Туда никто никогда не попадает намеренно. Истинный пункт назначения всегда оказывается где-то еще. Только ближе к завершению этого странного путешествия у вас могут вдруг возникнуть подозрения. С этого момента ничего нельзя принимать на веру.

Хотя придираться к чему-то вроде бы неразумно. Если вашей целью был большой мегаполис, все черты такового вы, к своему удовольствию, обнаружите – его чудесные памятники прекрасно видны на фоне светлого неба, разноцветные сады нежатся в теплом дыхании дня.

Но с приходом сумерек начинаются странности. Сначала вы замечаете, что стемнело слишком рано. Потом – недоумеваете, как ночь может длиться так долго. Удушливые ее часы вы коротаете, вслушиваясь в странные звуки, каким-то образом подолгу не дающие вам уснуть.

Проснувшись на следующее утро, вы можете обнаружить, что буквально со вчерашнего вечера время года кардинально изменилось. Мгла укутает силуэты небоскребов бледной небесной завесой – их очертания будут казаться вам размытыми. На самом деле никаких высотных зданий больше нет.

Сквозь густой, застойный туман проступят черты истинного лица города-самозванца: однообразные, побитые временем постройки, загромоздившие улицы, которые хаотично петляют, как бороздки между фрагментами пазла. Дотрагиваться до стен домов здесь не стоит – ведь они могут вполне оказаться сделанными не из камня и дерева, а из разлагающейся плоти, что станет отслаиваться и опадать струпьями при малейшем касании.

Некоторые из этих сооружений представляют собой лишь фасады, подпертые несколькими гниющими досками. Другие предлагают фальшивые интерьеры – грубые скетчи, намалеванные там, где у домов должны быть окна. Если вам посчастливится найти-таки настоящее окно, из него, скорее всего, будет свисать мумифицированная рука, на которой пальцев будет либо слишком много, либо ничтожно мало.