Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт

— Не совсем. Вам известно, что господин Гитлер был здесь неделю назад, во вторник?

— Нет.

— И в Тиргартене в него стреляли.

— Стрелявший, похоже, промахнулся, иначе об убийстве раструбили бы все газеты.

— Да, они промахнулись.

Фрейлейн Мангейм улыбнулась.

— Так или иначе бедняжка Фредди наверняка, пережил сердечный приступ. Он боготворит своего фюрера. Фредди слишком молод, и участвовать в войне ему не пришлось, но он все еще мечтает повоевать.

— Когда вы разговаривали с ним в последний раз?

— Два года назад. В двадцать первом. После смерти мамы.

— Значит, вы не знали, что господин Гитлер приезжает в тот день в Берлин?

— Но даже если б и знала, мне-то какое дело. — Она отпила еще глоток. — Теперь моя очередь задавать вопросы.

— Да?

Она снова улыбнулась.

— Я хочу задать тот самый вопрос, который все идиоты постоянно задают мне. Что заставило вас заняться такой работенкой?

Теперь улыбнулась я.

— Если честно, то случайно. Пришлось участвовать в одном расследовании в Англии. Тот сыщик из агентства, который его вел, решил, что такая работа как раз по мне.

Фрейлейн Мангейм выпила еще кофе.

— Ну и как, понравилось?

— Да, очень. — Я хотела еще что-то сказать, но не решилась.

Она заметила мои колебания и опять улыбнулась.

— Не бойтесь, я вовсе не держу вас за идиотку, — сказала она. — Итак, как я стала проституткой?

— Если не возражаете против такого вопроса.

— Рука руку моет, — сказала она. — Мне нужны были деньги. Здесь, в Берлине, после войны было тяжко. Чем еще было заниматься? Вот и познакомилась с одной мамкой — знаете, кто это?

— Да.

Эрик рассказал мне об этом.

Она улыбнулась.

— Ну так вот, она решила, что такая работенка может мне понравиться.

Я засмеялась.

— И как, понравилась?

— Так себе. Знаете, это чем-то похоже на работу врача. У меня постоянные клиенты, назовем их пациентами, они приходят ко мне за помощью, за особым видом лечения. К каждому нужен особый подход. Я точно знаю, что им нужно, и гарантирую это. В результате все довольны.

Она снова отпила кофе.

— Среди них есть важные люди. Интеллигентные. Интересные. — Она улыбнулась. — Конечно, далеко не все интересные. Недавно был у меня один кретин, которому захотелось золотого дождя. Понимаете, о чем я?

— Кажется, да.

— Минут пятнадцать он рассуждал о женской святости и чистоте, пока наконец не признался, чего хочет. Я не возражала, ничего особенного. Но тут он начал называть меня Рейнской Девой, знай себе твердил, как заведенный, Рейнская Дева да Рейнская Дева. А потом вдруг принялся орать как маньяк. Пришлось пнуть его, чтобы заткнулся. — Она улыбнулась. — Дело было в большой гостинице — место дорогое, и шума там не любят.

Я улыбнулась, хотя, думаю, далось мне это нелегко.

Фрейлейн Мангейм кивнула.

— Я вас шокировала.

— Нет. Скорее, немного огорчили.

Она покачала головой.

— Нечего тут огорчаться. Кто знает, откуда у них все эти фантазии? Их что-то вызывает, что-то из прошлого, и они не успокоятся, пока их не осуществят. Что же тут плохого? Каждый живет своими фантазиями. Социализмом. Демократией. Счастливым концом. Для Фредди, например, это кровь и почва. — Она улыбнулась. — А вы о чем фантазируете, фрейлейн Тернер?

— Не знаю. Наверно, о счастливом конце.

Она рассмеялась.

— Весьма расхожая фантазия. Надеюсь, вы его обретете.

Я улыбнулась.

— Спасибо. Теперь, фрейлейн Мангейм…

— Нет-нет, зовите меня Гретой.

— Хорошо, Грета. А вы зовите меня Джейн.

— Джейн. Так о чем вы собирались спросить?

— Вы сказали, что не интересуетесь политиками. Но, может быть, вы все же знаете кого-нибудь… какого-нибудь особенного человека, который хотел бы убить господина Гитлера?

— Да, — сказала она. — Может, и знаю.

Тут я почувствовала настоящий пинкертоновский азарт.

— И кто же он?

— Сейчас вспомню. Он англичанин…

Ева, мне пора идти. Только что звонил Эрик. Он ждет внизу! Это письмо я отправлю прямо сейчас, а потом напишу еще,

С любовью,

Джейн

— Генерал, — сказал я, — благодарю, что уделили нам время.

— Ваша благодарность будет выражена наилучшим образом в том случае, — ответил он по-английски, — если вы отнимете у меня как можно меньше времени.

Как всякий немецкий генерал, Ханс фон Зеект был практически безупречен. Высокий, подтянутый, лет шестидесяти, в безукоризненно чистом мундире, увешанном медалями и орденскими лентами. На шее висел рыцарский крест, а в правом глазу сверкал монокль.

Он сидел за широким деревянным столом в такой напряженно-прямой позе, будто его позвоночник приварили к спинке кресла. Под поредевшими седыми волосами слева виднелся пробор, розовый и ровный, как шрам от сабельного удара. Лицо узкое и строгое. Умные серые глаза, острый нос, седые усы и тонкий бесчувственный рот.

— Постараюсь быть кратким, сэр, — заверил я его. Я не слишком часто общался с генералами, но почему-то был уверен, что им нравится, когда к ним обращаются «сэр». Из-за любви к этому слову они, должно быть, и становятся генералами.

— Знаете, — сказал он, — я уже говорил с полицией по этому делу. — Руки он держал на столе, сцепив тонкие пальцы. На ногтях — маникюр.

— Да, сэр. Но я провожу независимое расследование.

— Да что там расследовать? Какой-то сумасшедший стрелял и промахнулся. А я-то думал, сыщик-пинкертон тратит свое время на более серьезные дела.

— Да, сэр. Возможно. Но сейчас я трачу свое время на это самое расследование. Так можно задать вам несколько вопросов?

Фон Зеект расцепил пальцы, слегка приподнял правую руку над столом и небрежно помахал пальцами. Мол, задавайте.

— Правда ли, — сказал я, — что господин Гитлер прибыл в Берлин, чтобы заручиться вашим согласием на организацию антиправительственного путча?

Пуци сидел слева от меня. Я услышал, как он выдохнул и даже закашлялся от удивления.

Генерал сухо улыбнулся.

— Вижу, вы привыкли брать быка за рога, Бомон.

— Да, сэр. Чтобы сэкономить время.