Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс

Позже я узнала, что Илан был против частной школы. Как и Рон, он считал частные школы элитарными и советовал маме не посылать меня туда. Но мама его не послушала. За несколько месяцев до этого отец сердито спросил у нее:

– Что с ней случилось?

Он заметил, что я не могла делать домашние задания по предмету, называвшемуся «текущие события». Мама ответила:

– Видишь? А я тебе говорила.

Сказала, что у меня в глазах скука. До этого она просила его оплачивать частную школу, но он отказался, потому что не хотел, чтобы я в очередной раз переходила в новый класс. Теперь он заставил ее пообещать, что если он заплатит за обучение и они переведут меня в «Нуэву», я останусь там.

За месяц или два до этого мама отказалась от моих занятий с логопедом.

– Зачем ей вообще логопед? – спросила она, когда мне предложили ходить на эти занятия в начале четвертого класса.

– Она шепелявит. Это может раздражать других людей, – был ответ.

Маме такая формулировка не пришлась по душе: ей нравилась моя шепелявость. Но она подумала, что мне могут понравиться индивидуальные уроки.

Однажды, забирая меня, она заглянула в учебники, объясняющие разницу между звуками [s] и [th]. По ее словам, они были некорректными и унылыми.

– Лиза поступает в «Нуэву», – сообщила она логопеду, женщине, которая мне, кажется, нравилась. – Быть может, вы напишете ей рекомендацию?

– Она недостаточно умная, – ответила логопед.

В школе я поняла, что когда проверяют, положили ли мы в корзину готовую домашнюю работу, и спрашивают всех по списку, нужно всего лишь отвечать «да», даже если я ничего не сделала и не сдала, и тогда никто не будет меня беспокоить.

Мы подали документы в «Нуэву» в середине учебного года, и сначала, как я поняла, меня не приняли, потому что не было мест. Позже я узнала, что дело было не только в свободных местах, но и в коэффициенте моего интеллекта, который оказался значительно ниже, чем когда меня тестировали в детском саду. Мама сказала, что директор школы долго читал ей и отцу нотации, спрашивая, в каких школах я училась и почему они так часто меня переводили. Мона написала рекомендательное письмо. Отец даже спросил – что так было не похоже на него, – не может ли он сделать денежное пожертвование, чтобы меня взяли. В то время я об этом не знала. В любом случае директор отказал. Но согласно школьной политике всем поступающим без исключения разрешали провести там три дня.

Мама рассказывала, что Брайна, одна из самых уважаемых учителей в школе, после того как я походила к ней на занятия, написала мне рекомендательное письмо на пяти страницах. К тому же другая девочка передумала поступать, и меня приняли. Не знаю, как я умудрилась произвести на нее такое впечатление, я никогда не видела того письма. В «Нуэве» хотели, чтобы я приступила к учебе сразу же, не откладывая, в конце четвертого класса.

Дорога до «Нуэвы» была неблизкой, и отец купил нам новую машину, «Ауди Кватро». Мы с мамой выбрали бордовую со светло-серым кожаным салоном. Основание ручного тормоза скрывалось под юбкой из кожи, которая напоминала слоновью. Приборная доска со стороны пассажира была укрыта деревянной панелью.

– Теперь я могу постучать по дереву, даже когда я за рулем, – сказала мама. Она стучала, чтобы не сглазить. Стучала, когда видела нечетное число ворон или когда дорогу переходила черная кошка. Она обращала внимание на суеверия, и порой неправильное число птиц приводило ее в мрачное настроение, которое рассеивалось, когда она замечала еще одну птицу.

По утрам мы ехали по шоссе 280 на север, мимо водохранилища. Дорога до «Нуэвы» занимала около сорока минут. Над взъерошенными холмами вокруг шоссе кружили птицы, в основном грифы-индейки, но иногда и орлы с ястребами.

– Как думаешь, с какой скоростью мы едем? – спросила мама, прикрывая рукой спидометр.

– Пятьдесят?

В старой «Хонде» приходилось орать, чтобы расслышать друг друга; в новой «Ауди» казалось, что мы вообще не движемся. Ничто не дребезжало и не вибрировало.

Мама убрала руку.

– Восемьдесят! – воскликнула она, а потом добавила, – Боже, – и нажала на тормоз.

Мама узнала, что появились новые брекеты из полимера, который цветом походил на кость – чтобы не так выделаться на зубах. Она попросила отца оплатить их, и тот согласился. Но кофе, который она пила каждый день, окрашивал прозрачные ободки вокруг кремовых замочков: после нескольких глотков ободки коричневели, и зубы казались желтыми.

– Придется бросить кофе, – сказала она. На следующий день изо рта у нее снова пахло эспрессо, ободки были коричневыми, и ужин она готовила в подавленном настроении.

– Бросать тяжелее, чем кажется, – призналась она, когда я спросила ее об этом.

Когда она улыбалась, ее губы цеплялись за брекеты и приподнимались. Женщина в магазине сказала ей:

– Поверить не могу, что вы решились носить брекеты в вашем возрасте.

Вернувшись домой сердитой, она стала ходить по комнатам: шаги были резкими, она разбросала по столу бумаги.

Вскоре она научилась сама менять ободки. Заказала упаковку новых и меняла их каждый день: она усаживалась на крышку унитаза, сгибала одно колено и срезала их своим серебристым ножиком – она вставила новое острое лезвие. «Чик-чик-чик», – старые ободки рвались и летели на пол. Она расправляла новые указательными пальцами и надевала на каждый зуб.

Как-то раз к нам заехала Мона, и они с мамой разговаривали, стоя у микроволновки на кухне. Мама беспокоилась, что дом слишком маленький, чтобы устраивать в нем мастерскую.

– Просто рисуй, – сказала Мона. – К черту спальню. Переделай ее в мастерскую и спи там.

Мона только что вернулась из колонии художников имени Карла Джерасси, в Вудсайде.

После этого разговора мама развесила на стенах в спальне черно-белые репродукции Пикассо, Кирхнера, Сезанна, Шагала и Кандинского 1920-х и 1930-х годов – все стены были полностью покрыты наползающими друг на друга листами. Они крепились к стене на скотч сверху и оттого напоминали чешую или черепицу. Нижний край бумаги поднимался и опадал, когда налетал ветерок. Вскоре она еще и гараж переделала в мастерскую, зашпаклевав стены.

Пошел последний семестр в колледже, и вдобавок к литографиям мама начала делать трафареты. Она вырезала их вручную из веленевой бумаги, но собиралась потом запустить в массовое производство, чтобы их вырезали для нее лазером, и продавать как часть набора.

– У меня получится, – говорила она. – Почему нет? – она недавно видела у кого-то в гостиной трафаретные цветы, которые поразили ее своей слащавостью. – Если люди делают деньги на такой ерунде, то я уж точно смогу заработать на чем-то гораздо более красивом.

Она придумала оформление для детских: взяла за образец анатомически верные рисунки птиц Одюбона и создала послойный рисунок при помощи нескольких трафаретов.