Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

– А ты?

– А я говорю, что не поеду.

– А она?

– А она говорит – поедешь. В руку влепилась и не отпускает.Ну а я чего?

– Чего?

– Ну, не драться же мне с ней! Я решил – потом все равноубегу. Она уснет, а я убегу. Только она не спала. За всю ночь ни разу глаз несомкнула. И не отходила никуда. Даже… в туалет не отходила. – На слове “туалет”Макс потупил взор – смутился.

– А кто звонил?

– Почем я знаю? Она мне не сказала. Говорит, поехали, тебенадо уезжать, и весь разговор.

– Так. А на вокзале что случилось?

– Ну, уволокли ее, говорю же. Это утром произошло. Мы ужевдоль поезда шли. К ней подошел такой… ферт в плаще. Плащ серый. Ферт…невысокий такой. Она, когда на него смотрела, голову вниз наклоняла. Длинная, –зачем-то добавил он и вдруг улыбнулся. И Владимир Петрович тоже улыбнулся. –Она от него побежала. А к ней второй метнулся. Прямо как из-под земли. Вкуртке. Она как-то сразу – раз, и все…

– Что – все?

– Ну, перестала дергаться и бежать. Пошла с ними. Самапошла, я это точно видел.

– И тебя бросила.

– Да не, не бросила она. Она в мою сторону ваще не смотрела.Как будто нет меня. Я потом подумал, что это она специально так, чтоб меня тожене уволокли. Ну вот. А тот, второй, он меня увидел. Прям мне в глаза уставилсяи смотрит. Ну, я… побежал. Автобус стоял, я в него, он поехал. Долго ехал, часгде-то. Потом на конечной остановился, и я пошел. К вам.

Архипов потер спину. Свитер был шерстяной, старый, вытертый,спина принимала его благосклонно.

Кофе? Чай? Коньяк? Немного французской минеральной воды?

Гектор Малафеев наверняка предпочел бы коньяк и кофе.Архипов назло Гектору решил – чай с мятой.

Мята была в железной банке. Любаня привозила из деревни исушила на балконе. Архипов открыл крышку, понюхал и спросил:

– А… до того, как мы поехали к нотариусу, к твоей сестреникто не приходил?

– Не-а, не приходил. То есть соседский старикашка приходил,но он так просто. Спрашивал, как она себя чувствует и все такое. Потом мыразговаривали. Часа три, а может, и больше. У меня чуть язык не отсох. Она всеспрашивала, что да как. Про мать спрашивала. Про бабушку. Про соседейспрашивала тоже. Ну, как я живу, что мне нравится. Как учусь.

– Ну и как?

– Чего?

– Учишься как?

– Да так, – испуганно побормотал Макс, – как все.

Чего это он? Зачем ему? Мать говорила, что такое дубье, какее сыночек, – наказанье божье, и больше таких тупоголовых на свете нету, а потомперестала кормить. А этот зачем спрашивает? Тоже хочет выгнать? Макс был недурак и знал, что все придирки к его учебе – просто так, повод, чтобыизбавиться от него, перестать давать ему еду и одежду. За шестнадцать лет онтак надоел матери, что она готова была уморить его голодом, только чтоб онсгинул из дома. Почему-то он уверен, что этот не выгонит его и не попрекнеткуском. Ошибся?!

– Ты что застыл? – спросил Архипов, засовывая в чайникломкие длинные стебли. – Или еда вся кончилась?

– Я… я не все съел, – в панике и унижении забормотал Макс, –еще….осталось еще…

– Ну, доедай, – с досадой предложил Владимир Петрович, – а япока мясо пожарю. Будешь мясо?

– Я… буду. Спасибо.

– Пожалуйста, вежливый ты мой.

Некоторое время они помолчали – настороженный Макс,задумчивый Архипов и безмятежный Тинто Брасс на своей круглой подушке.

Архипов уложил на раскалившееся сковородное дно толстыекуски мяса и спросил неожиданно:

– Где ты порезал руку?

– Чего?!

– Того. Руку, спрашиваю, где порезал? Только давай безхудожественного свиста – в подъезде, мол, и всякое такое.

Макс вытянул руку и уставился на длинный ровный порез, какбудто впервые видел.

– Ну? И где?

– В квартире, – признался Макс, – у Маньки. Ночью. Яуслышал, вошел кто-то: Это вы, то есть. Я тогда не знал, что вы. Ну вот. Я…испугался и под диван полез. Ну, спрятаться хотел. А там какой-то гадский ножвалялся. Я в темноте его и не видел. Я – р-раз, об него руку и полоснул,больно. Вылез, а тут… собака ваша. – Из уважения к Тинто Макс понизил голос. –А про подъезд я просто так сказал, чтоб Манька не ругалась, что я в ее квартирепод диванами шарил.

Деревянной лопаточкой Архипов простучал по стойке“Чижика-пыжика”. Он не так представлял себе всю картину.

– А ты не врешь?

– Да чего мне врать?! – взвился Макс – Я ничего не крал и ввещах у нее не рылся! Ну, я просто так сказал про подъезд, чтоб она неругалась!

– Нож лежал под диваном в гостиной, – уточнил Архипов, – иты его ниоткуда не приносил?

– Да откуда я его мог… зачем мне его носить-то?! Я об негоруку располосовал, а знал бы, что он там лежит, не располосовал бы!

– Ну да, – согласился Архипов, – конечно.

Нож должен был лежать под кроватью Маши Тюриной, а не поддиваном в гостиной. Как он попал из-под кровати под диван, из спальни вгостиную? Кто его принес? Выходит, опять Маша.

Маша принесла нож в гостиную и положила под диван, а потом,когда к ней пришел юрист Маслов, легла животом на пол, выудила нож, подошла кюристу, который в это время вольготно расположился за столом, даже пиджачокснял, и аккуратно проделала в нем дыру.

Нет, не просто дыру. Она размахнулась и изо всех сил всадиланож ему в сердце. Он не успел ни прикрыться, ни защититься. “Следов борьбы-то”не было!

На данный момент у Маши есть некое подобие алиби – ее братецни словом не помянул юриста Маслова. Не то чтобы Архипов доверял МаксуХрусталеву как самому себе, но был уверен, что врать тот не умеет, и если врет,то натужно и безыскусно, так что поймать его на вранье не составит никакоготруда.

Пока совершенно очевидно, что он говорит правду – не виделон никакого юриста Маслова в Манькиной квартире.

– Значит, так, – сказал Владимир Петрович и выложил натарелку кусок огнедышащего мяса. Достал из холодильника лимон, разрезал начетыре части и соком из четвертинки полил ломоть. Макс следил за егоманипуляциями, вытаращив глаза. – Полдня вы разговаривали. Вспоминали детство,бабушку и все такое. Заходил сосед. Потом мы поехали к нотариусу. За все этовремя к Маше никто не подходил и ни о чем с ней не говорил. Верно?