Шаг за край - Тина Сескис

Мы обгоняем велосипедистку с чудовищным задом, ягодицы ходят вверх–вниз, как беличьи щеки, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на ее лицо, и вижу на нем выражение такого собранного воедино усилия, такой убежденности и целеустремленности, что мне даже как–то неловко восседать тут случайно присоседившейся пассажиркой, да к тому же и неприятной. Откидываюсь на спинку сиденья и устремляю взгляд в потолок, желая, чтоб ушло внезапное головокружение.

Домой добираюсь часов в восемь, и все равно — рано. Ангел лежит, распростершись, на полу гостиной в своем пушистом белом домашнем халате, без единого пятнышка, девственно чистом, играет в шахматы с Рафаэлем, своим приятелем–испанцем, зарабатывающим на жизнь проституцией. В шахматы он играет совершенно блестяще, Ангел ни разу не удалось у него выиграть, хотя сама она играет весьма прилично. Она потягивает водку, только теперь ей нравится пить ее с клюквой, так что стакан в ее руке красноват, как разбавленная водой кровь. Решаю выпить чашку чая, Рафаэль говорит, что тоже с удовольствием выпил бы чашечку, так что готовлю чай в подобающем заварном чайнике и даже наливаю молока в молочник — вот какие мы стали теперь цивилизованные.

Рафаэль — премиленький мальчик. Ему всего восемнадцать, но выглядит он моложе, рассказал мне, что работает уже больше трех лет. Говорит, что не чувствует, будто его насилуют, рассуждает так: коль скоро вызрел в нем ненасытный аппетит, то, если подумать, почему бы и не зарабатывать на этом деньги. В каком–то смысле я восхищаюсь его предпринимательской жилкой. Большинство клиентов люди нормальные, утверждает он, хлопот ему не доставляют, а девяносто процентов из них женаты, им самим надо помалкивать. Когда он сказал об этом, я вспомнила об отце. После того как мама ушла и стало известно про его бесконечные романы и страсть к проституткам, мне было противно. Теперь я еще и подумываю, а были ли они всегда женского пола: зачем было платить за секс, если ему так легко удавалось сходиться с женщинами? Про себя думаю, что никогда об этом не узнаю, никогда больше не увижу своего отца, и вдруг начинаю скучать по нему, ловлю себя на мысли, что, может, мне все же стоит выпить водки.

— Шах! — торжествующе возглашает Ангел.

Рафаэль смотрит на доску, может, секунды четыре. Переносит своего слона по диагонали и берет коня Ангел.

— Шах и мат, — произносит он в ответ, и Ангел вначале, широко раскрыв глаза, застывает на мгновение с раскрытым ртом, а потом притворно визжит и опрокидывает доску.

Я и вправду отныне за ум возьмусь: не хочу преуспевать в жизни, накачиваясь наркотой перед совещаниями. Время быть взрослой, вернуть себе кое–какие принципы морали, на мой вкус, я слишком далеко зашла в похожести на свою сестру–близняшку. Я рада, что все же отказалась от водки и заварила чай — себе и Рафаэлю, который, несмотря на свое занятие, на самом деле вполне домосед. Устраиваемся смотреть телешоу про парочку, которая превращает разваливающуюся старую электростанцию в высокотехнологическое чудо из стали и стекла. И вот что меня поражает: до чего ж самодовольны они со своей мечтой о будущем доме, об одетых с иголочки детишках, до чего ж убеждены, что жизни их благословенны и могут быть до последней мелочи спланированы, — поневоле начинаю думать, какие в будущем их поджидают трагедии, и искренне желаю, чтоб те поспешили и случились. Этого в себе я не люблю, когда–то я такою не была, но вот сегодня вечером ничего не могу с собой поделать.

«Может, это потому, что до 6 мая осталось всего четыре дня».

Когда шоу заканчивается, раздается звонок телефона Рафаэля, он просматривает сообщения, бодро встает и говорит:

— Постоянный. Меня здесь уже нет, hasta luego[18], — шлет нам воздушный поцелуй и исчезает на свидание, о каком мне думать не хочется.

Ангел отправляется готовить ванну, ей тоже на работу в ночь, а я переключаюсь на новости: в Греции женщина убила своих детей в гостинице, — я не могу поверить, что кто–то способен на такое. Случай этот еще больше угнетает меня, чувствую, как измотал меня нынешний день, начиная с заполненной навязчивым размышлениями поездки на работу и кончая кокаином, планеркой и шампанским с Тигрой. По–моему, мне тоже надо ванну принять, так и сделаю после Ангел: чувствую, снаружи я такая же грязная, как и изнутри. А потом лягу пораньше спать и попробую немного поспать, стараясь не думать про пятницу.

Лежу в ванне, раздумываю о сегодняшнем дне, о минувших девяти месяцах. В чем–то испытываю гордость за себя, в чем–то — отвращение к себе. Я не похожа на Ангел, Ангел полжизни провела, по–матерински заботясь о собственной матери, неудивительно, что она позволяет себе кое–что из того, что она себе позволяет. Ангел никогда не учили отличать правильное от неправильного. Меня учили. Теперь, когда я устроена, даже успешна, мне незачем больше принимать наркотики или воровать. Мне незачем так разительно отличать себя от девочки, какой я когда–то была: я уже сделала это, уже перешла на другую сторону. Подтягиваю колени и скольжу спиной по наклонному краю ванны, кожа моя, поскрипывая, трется об эмаль. Ухожу все глубже и глубже, голова касается воды, а я продолжаю уходить все вниз и вниз, пока мыльная пена не пузырится надо мной, а голова не укладывается на жесткое плоское дно ванны. Остаюсь в таком положении, пока голове не становится жарко, пока ее того и гляди разорвет. Когда наконец терпеть нет больше мочи, с силой отталкиваюсь от края ванны и выскакиваю из пены — волна потоком перехлестывает через край позади меня, и вода разливается по всему полу. Хватаю полотенце и зарываюсь в него лицом.

Когда в конце концов отнимаю его от лица, оно мокрое и горячее — от мыльной воды и слез, слез обновления и отпущения грехов.

Доминик появился у Кэролайн ровно в 7.30, ее всегда поражала его пунктуальность. На нем тесная белая футболка с вырезом клином на шее и новые с виду джинсы, он хоть и плотник, а, по ее мнению, куда больше походит на мужчину–модель, и она в который уже раз дивилась, что он не гей.

Ему поручили оформить подиум для студенческих зачетных показов моды в конце учебного года, и все девчонки вздыхали по нему. Только Доминик достался ей, Кэролайн: она захватила его в свои паучьи сети, и он, похоже, все еще, пять месяцев спустя, от нее без ума. По какой–то причине ее ядовитые замечания и грубые наезды либо оставались незамеченными, либо проходили мимо него, а потому она, в общем–то, от них и отказалась. Он вовсе не был глуп, просто входил в число тех людей, у кого самооценка настолько высоко развита, что они не слишком–то принимают что–либо на собственный счет. Кэролайн чувствовала, как со временем растет ее уважение к своему любовнику, что в приятную сторону отличалось от ее обычного охлаждения, которое следовало за изначальным исступлением после того, как мужчины оказывались поверженными и она топтала их самонадеянность, словно сигаретный окурок под подошвой. Доминик, похоже, был в хорошем расположении духа, его так и тянуло пойти куда–нибудь, хотя Кэролайн с радостью осталась бы и поведала ему новость дома.