The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

лекции 1904 г. «Географический стержень истории», то территориальные референты "Востока" были еще менее разработаны. По сути, это был культурно определенный термин для обозначения земель - включая османские Балканы, населенных арабскими, турецкими и иранскими мусульманами, которые европейские комментаторы на протяжении веков покрывали различными слоями смысла. Никогда не было ясно, входят ли в него более отдаленные мусульманские регионы, такие как Могольская империя, Малайя или Ява, а в XIX в. "восточные люди" часто использовались для обозначения индийцев и китайцев. Тем не менее, это был единственный собирательный термин, доступный западным наблюдателям в то время. Выражение "Ближний Восток" (немецкий Vorderer Orient, русский Blizkii Vostok, французский Proche-Orient) вошло в дипломатический обиход к концу века, когда им стали обозначать Османскую империю и районы Северной Африки (такие как Египет и Алжир), которые когда-то были, но фактически перестали быть ее частью. Термин "Плодородный полумесяц", введенный в 1916 г., был любим археологами и имел оттенок доисламской древности. Термин "Ближний Восток", хотя и имел более древнее происхождение, был популяризирован на рубеже ХХ века британским журналистом Валенином Чиролем и американским флотоводцем и военным теоретиком Альфредом Тайером Мэхэном, не имел культурных и исторических коннотаций; он обозначал зону предполагаемой политической нестабильности, вызванной слабостью прежнего гегемона - Османской империи. В пространственных терминах оно обозначало зону к северу от Персидского залива, которая в то время рассматривалась как основной театр конфликта между Великобританией и царской империей, но некоторые геополитические комментаторы включали в него Малую Азию, Афганистан или даже Непал и Тибет (которые другие относили к "Центральной Азии"). С точки зрения британцев, главным объектом внимания были стратегически уязвимые пограничные районы Индии. Географические термины, которые сегодня используются как специалистами, так и обывателями, и которые во многих случаях с разной степенью энтузиазма перенимаются местными элитами, часто уходят корнями в геополитические представления эпохи высокого империализма.

 

"Дальний Восток"/"Восточная Азия"

Метаморфозы европейской пространственной семантики лучше всего иллюстрирует регион, известный как Восточная Азия. Этот термин более распространен в географии и социологии, чем среди филологов, поскольку нет очевидных лингвистических оснований объединять Китай, Японию и Корею в одну группу: эти три языка устроены совершенно по-разному. Китаеведение, японоведение и корееведение до сих пор остаются отдельными дисциплинами, зачастую ревностно оберегающими свою независимость. Но с момента своего возникновения в XIX веке они сами без труда используют общий термин "Восточная (или Восточная) Азия". Действительно, как неопределенное, в основном топографическое, обозначение он впервые появился в английском, французском и немецком языках в конце XVIII века. Но общепринятым оно стало только в 1930-х годах, после того как в связи с превращением США в тихоокеанскую державу дальнейшее использование европоцентричного "Дальнего Востока" стало казаться абсурдным; логически обоснованным был бы только термин "российский Дальний Восток" (подразумевающий Сибирь). С тех пор за пределами региона, а не в непосредственно заинтересованных странах предпринимаются попытки договориться о таком термине, как "синосфера" или "китайско-японское культурное пространство": историческая конструкция, которая в основном опирается на достоинства общей "конфуцианской" связи, хотя концептуализация в терминах взаимодействия предлагает альтернативное видение.

Что касается "Дальнего Востока", который до сих пор иногда используется, то он, как и "Ближний Восток" и "Средний Восток", происходит из лексикона империализма, а значит, из метагеографического деления мира по геополитико-стратегическим критериям, которое было так популярно среди географов и политиков в fin de siècle. Многие государственные деятели, например, вице-король Индии, а впоследствии министр иностранных дел лорд Керзон, считали себя в то время географами-любителями и предавались рассуждениям о возвышении и падении различных регионов мира. Когда в конце XIX века появился термин "Дальний Восток", он имел двоякое значение. С одной стороны, он заимствовал клише о мусульманском "Востоке" и распространял их дальше на восток, так что Китай, Япония и Корея теперь представлялись теми частями обобщенного "Востока", где жили "желтые расы". Но, с другой стороны, что гораздо важнее, она действовала как геополитико-стратегическая концепция. Она могла появиться только после исчезновения традиционного китаецентричного миропорядка. Таким образом, в глазах европейцев "Дальний Восток" представлял собой подсистему мировой политики, в которой европейское влияние было значительным, но не имело, как в Индии или Африке, прочной опоры в виде колониального господства. Культурные особенности стран, о которых идет речь, играли лишь второстепенную роль; главным смыслом концепции было определение операционных зон для великих держав. Геостратегический центр тяжести этого Дальнего Востока лежал в Желтом море и все чаще в Маньчжурии - регионах, которые все чаще рассматривались как "стержни" (в понимании Макиндера) соперничества великих держав. Важнейшим вопросом было будущее Китая как имперского государства. Однако в отличие от аналогичного "восточного вопроса" (который касался судьбы другого многонационального образования - Османской империи), "дальневосточный вопрос" был связан с появлением в регионе второй независимой военной державы: Японии.

Хотя с точки зрения силовой политики Япония была крупным игроком на дальневосточной арене наряду с Великобританией и Россией, ее отношения с другими частями "восточноазиатского" региона были неоднозначными. Корея, исторически являвшаяся главным притоком Китая, имела с Японией не очень приятные отношения, но в период Мэйдзи ее стали рассматривать как потенциальное дополнение к японской сфере влияния, и когда в 1910 г. представилась благоприятная возможность, она была формально аннексирована. С последней трети XIX века, а особенно с 1890 года, Япония стала мысленно отдаляться от азиатского материка. Как писал в 1885 г. Фукудзава Юкити в своем эссе "Прощание с Азией" (Дацу-а), Япония географически, но культурно уже не была частью Азии, ориентировалась политически и материально на успешный "Запад" и все больше склонялась к принижению своей прежней китайской модели. Однако в противовес этому к концу века наметилась тенденция провозгласить Японию главой "паназиатского" сопротивления могуществу Запада. Это основное противоречие проявилось и в отношении японцев к "Восточной Азии" (Тоа): желание быть ее мирной частью, но одновременно стремление доминировать и "цивилизовать" другие страны.

Альтернативы метагеографии

В эпоху Риттера и Гумбольдта географы работали с более тонкими региональными сетками, чем в период после создания карты, охватывающей все "регионы мира". К первому десятилетию XIX в. они оставили в прошлом схематизм "компендиумной географии" и "статистики", распространенный, в частности, в Германии XVIII в., и искали новые пространственные образования, которые можно было бы взять за основу исследования. Решающую роль в этом сыграл Карл Риттер. Отказавшись от зацикленности на политических государствах, он бросил вызов существующим таксономиям и осудил неметодичный сбор данных в старых руководствах. В его новой, физической классификации земной поверхности вместо статичных королевств появились "страны" и "ландшафты". Но это не мешало ему исследовать материальную жизнь и действия человеческих обществ, понимаемых как театры