Мировая борьба. Англосаксы против планеты - Андрей Фурсов

Русская сухопутная мощь была одним из двух факторов, которые, как считали англо-французы, позволят разгромить Германию. Второй они видели в финансовой слабости немцев. В Лондоне и Париже полагали: ввиду финансовой неподготовленности к войне и зажатости в кольцо двух фронтов, Германия быстро обанкротится. Вышло иначе. «Ни один специалист по финансовым вопросам не предвидел, какую силу обнаружит Германия в финансовом отношении…, – писал М. Павлович. – Никто не подозревал, что Германия, замкнутая железным кольцом враждебных армий… будет в состоянии выдержать четыре года войны, технически в поразительном изобилии и с большей роскошью, чем все ее враги, вооружить не только свои многомиллионные армии, но и армии ее союзников, сначала Австрии, затем Турции, наконец, Болгарии, что она будет в состоянии поставить в момент страшнейшей и невиданной во всемирной истории по напряжению и кровавым жертвам войны все народное хозяйство на рельсы и спасти страну от экономических и финансовых потрясений, которые могли бы парализовать работу ее образцового военного аппарата в первый же год кампании. Можно сказать без преувеличения, что эта неожиданно проявившаяся наружу германская мощь захватила врасплох господствующие классы почти всех европейских стран и явилась для них большей неожиданностью, чем пресловутые немецкие победы в войнах 1866 и 1872 гг.».

Что же касается «кольца», то немцы прекрасно понимали, что оно непрочно и его можно прорвать. Так оно и вышло – с помощью гешефтмахеров вроде Парвуса и революционмахеров вроде Ленина. Все тот же русский фактор, но только революционный.

И еще одно. Чтобы воевать, нужны не только противоречия, причины, поводы и субъект – поджигатель и организатор войны. Нужна людская масса, которую можно выложить на геостратегический прилавок в виде мяса – пушечного. И когда этой массы становится много, сам этот факт превращается в необходимую (хотя и недостаточную) причину войны, особенно если социально-политические структуры и институты не способны с этой массой справиться, превратив опасные массы в дисциплинированные классы. Так оно и произошло в Центральной и Восточной Европе на рубеже XIX-ХХ вв.

Как заметил У. Макнил, Первая мировая война стала жестоким средством решения проблемы сельской перенаселенности Европы (а Вторая, добавлю я, – средством решения проблем уже не только сельской, но и городской перенаселенности): «военные конвульсии ХХ в. можно рассматривать… как ответы на коллизии между ростом населения и теми ограничениями, которые налагали на него традиционные формы сельской жизни, особенно в восточной и центральной Европе». В конце XIX в. европейское население оказалось разбалансировано. Две мировые войны решили эту проблему в Европе в первой половине ХХ в. (так же, как Французская революция и Наполеоновские войны на рубеже XVIII–XIX вв.). После 1945 г. рост местного населения перестал быть проблемой для этой части света. (Добавлю, что в России помимо Первой мировой войны функцию снятия аграрной перенаселенности выполнили отчасти гражданская война, отчасти – коллективизация; как выполнили – это другой вопрос.)

Если Великобритания и Россия могли частично снимать социо-демографическое напряжение посредством миграции (мировой – заморской и евразийской – сибирской), то зажатая между Францией и Россией Германия была лишена этой возможности. У нее не было ни лишнего пространства, ни обширных колоний, а среднегодовое превышение рождаемости над смертностью в 1900-1910 гг. составило 866 тыс. чел. Тут поневоле можно не то что зациклиться, а свихнуться на Lebensraum’e.

Итак, в «водораздельную эпоху» в тугой узел, а точнее, в несколько взаимосвязанных причинно-следственных узлов сплелись разнообразные и многоуровневые проблемы, адекватная оценка которых по объективным и субъективным (системно-историческим) причинам и их последствий оказалась не под силу большинству политиков (это существенно отличает возникновение Первой мировой войны от возникновения Второй, когда несколько гроссмейстеров мировых шахмат более или менее адекватно оценивали ситуацию, просчитывали последствия, хотя не до конца и не без ошибок). Что же касается кануна 1914 г., то с определенного момента каскадный характер и развитие событий приобрело собственную динамику, мало завися уже от действий большинства лиц и правительств. 30 июля 1914 г. Бетман-Гольвег мог лишь констатировать: «Руководство событиями уже утеряно, и камень покатился». Через день наступило 1 августа, и армии пошли друг на друга.

Выше было много сказано о социально-экономических, демографических, внутри– и внешнеполитических условиях и предпосылках, которые подвели Европу к рубежу войны. Однако сами по себе предпосылки и условия не являются причинами; как минимум, не являются причинами главными, первого ряда. Они не суть силы, а ведь только сила могла заставить Европу пересечь военный рубеж, причем сила организованная и настолько мощная, чтобы навязать свою волю, используя при этом и средства государства, не подчиняя себя последнему. Иными словами, речь идет об особом социально-историческом субъекте, использовавшем системные факторы и предпосылки и ставшим – вместе с ними – движущей силой исторического процесса, реализующего определенные интересы.

Подробно вопрос о том, как политэкономия и логика капитализма как системы вообще и особенно ее генезиса порождает закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления разобран мной в работе «De Conspiratione: Капитализм как заговор» Т. 1. 1520-1870-е годы»[10]. Поэтому здесь лишь вкратце отмечу следующее. Почти с самого начала возникновения капитализма наряду с капиталом и государством существовал третий субъект системы, созданный ею в той же степени, в какой он создал ее – закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления. По мере развития капсистемы роль, могущество и значение этого субъекта постоянно возрастали. При этом сами структуры, о которых идет речь, – конспироструктуры, не оставались прежними – они менялись в соответствии с историческими обстоятельствами.

Довольно долго господствующей формой организации конспироструктур были масонские ложи. В XIX в. к ним добавились организации карбонариев, тем не менее «мейнстрим» оставался масонским, а само масонство в большей или меньшей степени контролировалось британскими ложами, капиталами, государством и спецслужбами – короче говоря, «коварным Альбионом». Собственно, кардинальное изменение доминирующей формы организации конспироструктур в конце XIX – начале ХХ в. связано с изменением положения Великобритании в мировой системе, со стремлением ее финансово-аристократической верхушки не допустить ослабления своих позиций в мировой олигархической пирамиде. Никто не отменял масонство, оно прекрасно существует до сих пор, пронизывая и новые формы конспироструктур и влияя на исторический процесс, однако оно не является ни доминирующей, ни тем более единственной формой коспироструктур. Именно в конце XIX в. стали оформляться новые формы этих структур. Этими последними британская верхушка стремилась компенсировать ухудшение своего положения, нарастающие проблемы Великобритании в связи с конкуренцией со стороны Германии и США и ответить на угрозу национально-ориентированных конспироструктур Второго рейха. Сама же эта ситуация, потребовавшая организационно-исторической компенсации и вызвавшая к жизни новый тип конспироструктур (Первая мировая война была их моментом истины, проверкой на реальность рождения), была порождена британско-русским соперничеством, на обострение которого британцы пошли сразу же после окончания Наполеоновских войн – «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Или как говорят англосаксы, «каждое приобретение есть потеря и каждая потеря есть приобретение».