Мировая борьба. Англосаксы против планеты - Андрей Фурсов

Накопившиеся за десятилетия результаты совокупных усилий европейских держав благодаря кумулятивному эффекту приобрели к 1914 г. новое качество и такой размах, что с трудом поддавались индивидуальной оценке теми, кто сформировался на решении задач на порядок проще. Отсюда попытки решить частные и сиюминутные внутренние и внешние проблемы таким путем, который стразу же создавал почти неразрешимые общие проблемы. Иными словами, помимо интересов определенных групп за августом 1914 г. стояла системно, исторически обусловленная неспособность действовавших на государственном уровне многих политиков конца XIX в. адекватно оценивать и прогнозировать качественно изменившуюся ситуацию и принимать соответствующие ей решения. Если к этому добавить внутреннюю нестабильность европейских держав и нарастающую напряженность между ними, то вероятность неадекватных решений, в том числе ведущих к войне, увеличивается на порядок, особенно если процесс направлять. Но это – подчеркиваю – системно обусловленный факт, фиксируя который я хочу сказать следующее. В «версальской версии» содержится значительная доля правды. Однако далеко не вся правда. Для меня как в методологическом, так и в моральном плане важна позиция Гюстава Ле Бона. Он заметил, что в 1914 г. именно Германия уронила в наполненную до краев чашу ту каплю, из-за которой все пролилось; но, продолжил Ле Бон, для объективного исследователя главный вопрос не в том, кто влил последнюю каплю, а кто наполнил чашу до краев, сделав войну неизбежной.

XIX век был (в целом) веком британской гегемонии в капсистеме, пик этой гегемонии приходится на 1815-1871/73 гг. Победа Пруссии над Францией нанесла удар по психологической составляющей британской гегемонии (здесь имеется в виду открытый эффект, об эффекте на закрытом уровне будет сказано позже). Уже в 1871 г. в Лондоне был опубликован политико-фантастический рассказ полковника Чесни «Битва при Доркинге», сюжетом которого была высадка немецкой армии в Англии. Это свидетельствовало об утрате гегемоном психологической уверенности, драйва, а война с бурами (1899-1902) породила еще большую имперскую неуверенность и стремление к экстраординарным мерам по спасению британского доминирования в таком мире, где стремительными темпами растет конкуренция со стороны Германии и США. В 1873 г. начался мировой экономический спад, который продлился до 1896 г. и во время которого Британия стала утрачивать свои экономические и стратегические позиции, а Германия в Европе и США резко двинулись вперед. Период гегемонии сменился периодом соперничества, который завершится в 1945 г.

Мировая капсистема устроена таким образом, что в ней чередуются периоды гегемонии какой-либо одной страны в экономике и политике и периоды соперничества за корону гегемона. Пик периодов соперничества – мировые «тридцатилетние» (1618-1648; 1756-1763 + 1792-1815; 1914-1945 годы) войны. Wargasm, как сказал бы покойный директор Гудзоновского института по предсказанию будущего Герман Кан. Антагонистами в таких войнах внутри самой капсистемы выступали морская держава (англосаксы – Великобритания, США), с одной стороны, и континентальная (Франция, Германия), с другой. Период соперничества, начавшийся в 1870 и завершившийся в 1945 г., отмечен противостоянием Германии и англосаксов в капсистеме.

Итак, с 1870-х гг. мир вступил в новую эпоху соперничества, и наиболее дальновидные представители британского истеблишмента – Родс, Стэд, Милнер и другие – почувствовали это и уже в 1890-е гг. открыто заговорили о необходимости англо-американского союза перед лицом нарастающей германской угрозы. Обсуждался вопрос создания союза англоговорящих народов, и Родс даже готов был перенести его столицу в Вашингтоне – подальше от «сумрачного германского гения» с лицом Бисмарка, Шлиффена и Круппа.

Германия в последней трети XIX – начале ХХ в. политически был намного активнее, по крайней мере, внешне, чем США, которые даже в 1914 г. заявили о своем нейтралитете (вопреки призывам бывшего президента Т. Рузвельта к активизации действий). Америка ставила на «стратегию доллара», на достижение гегемонии финансово-экономическим путем; жизнь показала: только экономическим нельзя, нужны «кровь, пот и слезы».

Последняя треть XIX в. внесла изменения не только в мировую политическую ситуацию, но и в экономическую. Старый, относительно «мирный», внутренне ориентированный (индустриализация) капитализм 1830-1860-х гг. не только исчерпал свои возможности, но и породил такие потребности, удовлетворение которых потребовало от капитала (и государства) создания новой экономической структуры. На черновую работу ушло около 50 лет, и голландский историк Я. Ромейн назвал эту эпоху «водоразделом». Главной чертой «водораздельного» мира стала экспансия нового типа, получившая название «империализм».

Бурное экономическое развитие «длинных пятидесятых» (1848-1867/73 гг.) с его заводами и фабриками, железными дорогами, золотыми и алмазными приисками, каучуковыми плантациями, производством зерна и многим другим потребовали резкого увеличения капитала и расширения рынков сбыта. «Эпоха капитала» (Э. Хобсбаум) (1848-1875) потребовала «эпохи империи» (1875-1914). Отсюда – начало нового – последнего – раунда колониальной экспансии, нового передела мира.

За последние 20 лет XIX в. Великобритания увеличила свои колонии до 9,3 млн. кв. миль с населением 309 млн. чел.; Франция – до 3,7 млн. кв. миль с населением 54 млн., а вот Германия приобрела лишь 1 млн. кв. миль колоний с населением 14,7 млн. чел. К началу ХХ в. раздел мира завершился. На вопрос адмирала Тирпица, не опоздала ли Германия принять участие в заканчивающемся разделе мира, можно ответить утвердительно. Помимо экономических причин, раздел мира подстегивали и социально-политические. Чтобы замирять трудящихся своих стран в условиях прогрессирующей индустриализации и роста социалистического движения, господствующим группам и правительствам европейских держав приходилось идти на социальные уступки. То была цена социального мира, а средства черпали главным образом из колоний. «Если вы хотите избежать гражданской войны, – писал Родс, – вам следует стать империалистами». Расовое единство должно было сгладить классовые противоречия – так, в частности, считал и Дизраэли, который перенес на английскую почву традиционные еврейские представления о расе и ее чистоте. Ну а для обеспечения классового мира на основе расового единства огромное значение имели прибыли, получаемые из колоний и полуколоний.

Положение Германии и в этом плане было хуже, чем таковое Великобритании или Франции; колоний у нее было мало, территория относительно невелика, а население росло очень быстро. Достижение мирового господства или хотя бы превосходства (и то, и другое объективно грозило столкновением с Великобританией) становилось проблемой не только внешней, но и внутренней политики Второго рейха. Немцы могли рассчитывать только на передел, и их военно-экономический потенциал позволял им надеяться на успех.

Вот некоторые цифры, характеризующие соотношение потенциалов Германии и Британии, отставание последней.

В 1900 г. англичане произвели 5 млн. тонн стали, немцы – 6,3 млн.; в 1913 г. англичане – 7,7 млн., немцы – 17,6 млн. (правда, США произвели соответственно 10,3 млн. т и 31,8 млн. т; а вот Россия – 2,2 млн. т и 4,8 млн. т). Потребление энергии: 1890 г.: Британия – 145 млн. метрических тонн угольного эквивалента, Германия – 7,1 млн.; 1913 г. – 195 млн. и 187 млн. (США – 147 млн. и 541 млн., Россия – 10,9 млн. и 54 млн.). Еще более впечатляют в англо-германской дуэли цифры совокупного промышленного потенциала (за 100 % взят уровень Великобритании 1900 г.). 1880 г. – 73,3 у Великобритании и 27,4 у Германии; 1913 г. – 127,2 и 137,7 соответственно (у США – 46,9 и 298,1, у России – 24,5 и 76,6). Доля в мировом промышленном производстве: 1900 г.: Британия – 18,5 %, Германия – 13,2 %; 1913 г.: Британия – 13,6 %, Германия – 14,8 % (США – 23,6 % и 32 %, Россия – 7,6 % и 8,2 %). Темпы роста промышленного производства в 1870-1913 гг. у Германии – 4,5 %, у Великобритании – 2,1 %; экспорта – 4,1 % и 2,8 % соответственно.