Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

— Хуже, ваше высокопревосходительство.Много хуже, — сладострастно произнес Караченцев и, не дожидаясьприглашения, сел в кресло. Фандорин остался стоять. — Ваш начальниксекретной канцелярии — вор, преступник и покровитель всей московскойуголовщины. У господина коллежского асессора есть тому все доказательства.Такой конфуз, ваше сиятельство, такой конфуз. Прямо не знаю, как выбиратьсябудем. — Он выдержал маленькую паузу, чтобы до старика как следует дошло,и вкрадчиво продолжил. — Я ведь имел честь неоднократно доносить вашемувысокопревосходительству о неблаговидном поведении господина Хуртинского, но выне внимали. Однако мне, разумеется, и в голову не приходило, что занятия ПетраПарменовича криминальны до такой степени.

Генерал-губернатор выслушал эту короткую,эффектную речь с приоткрытым ртом. Эраст Петрович ждал крика, возмущения,расспросов о доказательствах, но князь ничуть не утратил спокойствия. Когдаобер-полицеймейстер выжидательно замолчал, князь задумчиво дожевал кусок,отхлебнул кофею. Потом укоризненно вздохнул.

— Очень плохо, Евгений Осипович, что вамэто в голову не приходило. Вы ведь как-никак начальник московской полиции,столп законности и порядка. Я вот не жандарм, и делами загружен побольшевашего, все многотрудное городское управление на себе тащу, а ПетрушкуХуртинского давно на подозрении держу.

— Неужто? — насмешливо спросилобер-полицеймейстер. — Это с каких же пор?

— Да уж порядком, — протянулкнязь. — Петруша мне давно нравиться перестал. Я еще три месяца назадотписал вашему министру, графу Толстову, что по имеющимся у меня сведениямнадворный советник Хуртинский — не просто мздоимец, а вор и лиходей. —Князь зашелестел бумажками на столе. — Вот и копия где-то была, письмецамоего… Да вот. — Он поднял листок, помахал издали. — И ответец отграфа был. Где же он? Ага. — Взял другой листок, с монограммой. —Прочитать? Министр меня полностью успокоил и велел из-за Хуртинского нетревожиться.

Губернатор надел пенсне.

— Послушайте-ка. «На могущие возникнуть уВашего высокопревосходительства сомнения касательно деятельности надворногосоветника Хуртинского спешу заверить, что этот чиновник ежели подчас и ведетсебя труднообъяснимым образом, то отнюдь не из преступных видов, а лишьвыполняя секретное государственное задание сугубой важности, о чем ведомо имне, и Его Императорскому Величеству. Посему хотел бы успокоить вас, дражайшийВладимир Андреевич, и особо оговорить, что задание, исполняемое Хуртинским,никоим образом не направлено против…» M-м, ну да это уже к делу не относится. Вобщем, господа, сами видите — если здесь кто и виноват, то отнюдь неДолгорукой, а скорее ваше, Евгений Осипович, ведомство. Разве у меня могли бытьоснования не доверять министерству внутренних дел?

От потрясения обер-полицеймейстер потерялвыдержку и порывисто поднялся, протянул руку к письму, что было довольно глупо,потому как в столь серьезном деле мистификация исключалась — слишком легкопроверить. Князь благодушно протянул листок рыжему генералу.

— Да, — пробормотал тот. — Этоподпись Дмитрия Андреевича. Ни малейших сомнений…

Князь участливо спросил:

— Неужто вас начальство не сочло нужнымизвестить? Ай-ай-ай, нехорошо это. Неуважительно. Стало быть, вы не знаете, чтоза таинственное задание исполнял Хуртинский?

Караченцев молчал, совершенно сраженный.

Фандорин же размышлял над интригующимобстоятельством — как получилось, что переписка трехмесячной давности оказаласьу князя под рукой, среди текущих бумаг? Вслух же коллежский асессор сказал:

— Мне тоже неизвестно, в чем заключаласьсекретная деятельность г-господина Хуртинского, однако на сей раз он явно вышелза ее пределы. Его связь с хитрованскими бандитами несомненна и никакимигосударственными интересами оправдана быть не может. А главное: Хуртинскийимеет явное касательство к смерти генерала Соболева.

И Фандорин коротко, по пунктам, изложилисторию похищенного миллиона. Губернатор слушал очень внимательно. В концерешительно сказал:

— Мерзавец, очевидный мерзавец. Надо егоарестовать и допросить.

— За тем мы к вам, Владимир Андреевич, ип-пришли.

Совершенно иным, чем прежде, тоном —молодцевато, почтительно — обер-полицеймейстер осведомился:

— Разрешите исполнять, вашевысокопревосходительство?

— Конечно, голубчик, — кивнулДолгорукой. — Уж он, негодяй, за все ответит.

По длинным коридорам шли быстро. Сзадигромыхали в ногу агенты в штатском. Эраст Петрович не произнес ни слова ивообще старался на Караченцева не смотреть — понимал, как мучительно тотпереживает свое поражение, а еще более неприятный и даже тревожный факт:оказывается, есть какие-то тайные дела, которые начальство предпочло доверитьне московскому обер-полицеймейстеру, а его извечному сопернику, начальникусекретного отделения губернаторской канцелярии.

Поднялись на второй этаж, где располагалисьприсутствия. Эраст Петрович спросил дежурившего у входа служителя, здесь лигосподин Хуртинский. Выяснилось, что у себя, с самого утра.

Караченцев воспрял духом и еще больше ускорилшаг — несся по коридору пушечным ядром, только шпоры позвякивали да постукивалиаксельбанты.

В приемной начальника секретного отделениябыло полным-полно посетителей.

— На месте? — отрывисто спросилгенерал у секретаря.

— Точно так-с, ваше превосходительство,однако просили не беспокоить. Прикажете доложить?

Обер-полицеймейстер отмахнулся. Оглянулся наФандорина, улыбнулся в густые усы и открыл дверь.

Сначала Эрасту Петровичу показалось, что ПетрПарменович стоит на подоконнике и смотрит в окно. Но уже в следующее мгновениестало ясно: не стоит, а висит.

Владимир Андреевич Долгорукой, сдвинув брови,уже в третий раз читал строки, набросанные хорошо знакомым почерком: «Я, ПетрХуртинский, повинен в том, что из алчности совершил преступление против долга ипредал того, кому должен был верно служить и всемерно помогать в егомноготрудном деле. Бог мне судья». Строки были кривые, налезали одна на другую,а последняя и вовсе заканчивалась кляксой, будто писавший вконец ослаб отизбытка раскаяния.

— Так что показал секретарь? —медленно спросил губернатор. — Перескажите еще разок, и пожалуйста,голубчик Евгений Осипович, поподробней.

Караченцев уже во второй раз, более связно испокойно, чем в первый, изложил то, что удалось выяснить: