Твое сердце принадлежит мне - Дин Кунц

И светляки мерцают в крови.

Вечер разума. Дональд Джастис[32].

Райан Перри не собирался праздновать годовщину трансплантации сердца. Радовался уже тому, что жив.

Утром он поработал в гараже, провел техобслуживание сверкающего пятиоконного купе модели 1932 года, купленного на аукционе.

Во второй половине дня продолжил чтение первой книги Саманты в меньшей из двух гостиных, устроившись в кресле и положив ноги на скамеечку.

Обставленная как солярий, комната создавала атмосферу, соответствующую роману. Высокие окна открывали нависшее над землей небо, облака напоминали подушки, набитые мягкими, мокрыми перьями серой утки. Иголки дождя сшивали воедино полотна легкого тумана, которые тут же рвали деревья и кусты.

Пальмы и папоротники отбрасывали узорчатые тени на выложенный плитами известняка пол. Воздух приятно пах зеленью и землей, хотя время от времени до ноздрей долетала слабая вонь – где-то разлагался мох или гнил корень, причем, что любопытно, подобное случалось именно в те моменты, когда он читал наиболее волнующие страницы.

Саманта наполнила роман спокойным юмором, и одной из главных тем стала любовь, как он и предсказал, наговаривая длинное сообщение на автоответчик перед отъездом на операцию. Однако в ткань повествования вплетались и серьезные нити, грустные нити, так что в целом полотно получилось более мрачным, чем его составляющие.

История зачаровывала, и, хотя читался роман очень легко, Райан сопротивлялся желанию проглатывать страницу за страницей, вместо этого наслаждался каждой фразой. За четыре дня он уже второй раз перечитывал роман.

Уинстон Эмори подкатил к креслу Райана сервировочный столик, на котором стоял серебряный кофейник с нагревателем, чтобы содержимое не остывало, и тарелка с миндальными пирожными.

– Сэр, я позволил себе предположить, что вы предпочтете пить кофе не из чашки, а из кружки, раз уж не садитесь к столу.

– Идеально, Уинстон. Благодарю вас.

Наполнив кружку кофе, Уинстон положил на столик у кресла круглую подставку, а уже на нее поставил кружку.

– Пенелопа интересуется, будете ли вы обедать в семь, как обычно.

Он говорил про свою жену.

– Сегодня чуть позже. В восемь – идеальный вариант.

– Тогда в восемь, сэр, – он единожды кивнул, как и всегда, чуть поклонился и вышел, с прямой спиной, расправив плечи.

Хотя Райан не мог отказать Уинстону в эффективности и профессионализме, с которыми тот вел все дела и руководил обслуживающим персоналом, он полагал, что они с Пенелопой переигрывают, демонстрируя свое англичанство, начиная с выговора и манер и заканчивая маниакальной приверженностью к заведенному порядку, потому что на собственном опыте, работая в других домах, уяснили, что американцев-работодателей такое завораживает. Его же эта игра на публику иной раз раздражала, чаще веселила, и в итоге он пришел к выводу, что сможет и потерпеть, поскольку дело свое они знали превосходно и пользовались его полным доверием.

Получив новое сердце, прежде чем вернуться домой после восстановительного периода, он уволил Ли и Кей Тинг, а также их помощников. Каждый получил выходное пособие в размере двухгодичного жалованья, так что поводов для жалоб не возникало, плюс хвалебные рекомендательные письма, но не объяснение.

Доказательствами, что Тинги его предали, он не располагал, но не мог и полностью оправдать их, а ему хотелось вернуться домой с ощущением безопасности и покоя.

Уилсон Мотт представил ему настолько подробное досье об Уинстоне и Пенелопе Эмори (и других новых работниках), что у Райана сложилось ощущение, будто он знает их всех, как самого себя. Он никого из них не подозревал, и они не давали повода усомниться в их верности. Так что год прошел без единого инцидента.

И теперь, с кофе и пирожными под рукой, Райан вновь так углубился в роман Саманты, что потерял счет времени. Поднял голову, дочитав очередную главу, и увидел, что зимние сумерки начали отхватывать у дня те остатки света, которые еще не вобрали в себя дождь и туман.

Если бы он оторвался от книги на несколько минут позже, то не увидел бы одинокую фигуру на южной лужайке.

Поначалу подумал, что этот гость – тень, созданная туманом и сумерками, потому что фигурой он напоминал монаха в длинной рясе с капюшоном на голове, которого каким-то ветром занесло далеко-далеко от любого монастыря.

Но, присмотревшись, понял, что принял за рясу черный дождевик. А капюшон в тающем свете практически полностью скрывал лицо. Черты Райан различить не смог – только бледное пятно.

Гость (точнее, незваный гость) вроде бы смотрел на высокое, от пола до потолка окно, за которым в кресле и сидел Райан.

Когда он отложил книгу, поднялся, чтобы шагнуть к окну, фигура сдвинулась с места. И когда Райан добрался до окна, незваный гость уже исчез.

На южной лужайке под моросящим дождем перекатывались только волны тумана.

После целого года, в течение которого у него ни разу не появлялось повода для тревоги, Райан уже решил списать увиденное на игру света.

Но человек в дождевике появился вновь между трех гималайских кедров, которые напоминали гигантских монахов, участвующих в какой-то важной церемонии. Незваный гость вышел из-под деревьев и остановился, вновь глядя на высокое окно солярия.

За прошедшие минуту-другую свет еще заметнее померк, и лица незнакомца Райан не увидел вовсе, хотя тот и подошел на десять футов ближе.

Именно в тот момент, когда Райан осознал, что подвергает себя опасности, вот так стоя у окна, незнакомец развернулся и двинулся прочь от дома, очень плавно, словно не шагал, а скользил по траве, сотканный из того же тумана, только более темного.

Сумерки, поддерживаемые дождем и туманом, быстро перешли в ночь. Незваный гость более не появился.

Садовники получали полное жалованье и за дождливые дни, пусть на работу не выходили. За исключением Генри Сорна, старшего садовника. Тот мог и прийти, чтобы проверить дренажную систему лужаек. В некоторых местах ее, случалось, забивали листья, и там лужайки подтапливались.

Но Райан определенно видел не Генри Сорна. Судя по грациозности, с какой перемещался незваный гость, плавности его движений, у Райана сложилось ощущение, что это женщина.

У него работали две женщины, Пенелопа Эмори и ее помощница, Джордана. Ни у одной не было причин появляться на лужайке, а насчет того, чтобы погулять в дождливый день… такая мысль просто не могла прийти в голову ни Пенелопе, ни Джордане.

Территорию окружала стена. Бронзовые ворота закрывались автоматически, как только их миновал автомобиль, и никак не могли остаться открытыми. Чтобы перелезть через стены или ворота, требовалось приложить немало усилий.