Кёсем-султан. Заговор - Ширин Мелек

Картал – вот глупый! – пытался оправдаться, но Кёсем ясно видела: это не только его позиция. Весь клан считает, что Тургаю (да и всем Крылатым) лучше бы держаться подальше от дворца. Особенно обидно Кёсем было, что подобного мнения придерживается и Башар, – скорее всего, не посоветовавшись с нею, Тургая не отправляли бы так быстро не только из дворца, а и вообще из Истанбула.

Да, конечно, Мурад велел всем своим бывшим приятелям оставить его. Придумал кучу дурацких поводов – о Аллах, за что караешь? Зачем вручил сыну этот проклятый кинжал и как именно кинжал из рук Османа перекочевал к Мураду? И сколько еще детей Кёсем должно пострадать, чтобы чудовищное оружие наконец насытилось?

Мановением ладони прервав извинения Картала, Кёсем тихо спросила, куда дальше направится Тургай, что будет делать. Обычные вопросы, которые задаются во имя вежливости, и лишь любимый знает, насколько важны для Кёсем-султан ответы.

Крылатые считают, что ее Жаворонку, их Жаворонку, пора опериться и самостоятельно стать на крыло. Кто она, Кёсем, чтобы спорить? Матерью ему она не считается, так, покровительница, да и то временная, ибо негоже взрослеющему мальчишке бегать к стареющей султанше. К чужой женщине. В этом сходятся что писаные законы ислама, что неписаные законы гарема. И ты можешь хоть сто тысяч раз мечтать о том, как взрослый сын улыбнется тебе, можешь хоть двести тысяч раз быть могущественной валиде и вертеть всей Османской империей, как собственными девочками-гедиклис, но поговорить с Тургаем ни в присутствии Башар, ни наедине ты больше не можешь. Он вырос.

Что ж, значит, нужно постараться уберечь тех из своих сыновей, кого еще возможно уберечь. Хотя бы их Кёсем-султан дозволено видеть. О Тургае позаботятся Крылатые, а кто позаботится о Сулеймане и Баязиде?

И все же ни одна мать не пожелает смерти своему сыну, уходящему на войну. А Кёсем почему-то казалось, что с уходом Тургая за плечом Мурада появился ангел Азраил и примеривается, как бы половчее ударить своим огромным пылающим мечом.

Рядом с Тургаем Мурад становился куда спокойней и рассудительней. И с чем бы это ни было связано, Кёсем отчаянно желала старшему из сыновей своих эту рассудительность и ясность рассудка сохранить. Но, увы, видимо, не судьба.

Иншалла.

* * *

Эй, правоверные, не вам ли сказано: «Величина награды зависит от величины испытания, и если Всевышний Аллах возлюбит какой-то народ, то испытывает его»? Или, по-вашему, солгал Посланник Аллаха, мир ему? Нет, нет, уста его чисты и благовонны, а слова, исходящие из этих уст, чище и лучше всех прочих слов, сказанных и до него, и после!

Воистину, любит Аллах Блистательную Порту, правоверные! Ибо султанский гнев, изливаемый щедро, похож на гнев самих небес, который пролился когда-то на войска фараона, только нынче Аллах выбрал свой народ для того, чтобы испытать его, испытать крепко, серьезно.

И сказал также Всевышний: «О те, кто уверовал! Привлекайте на помощь терпение и молитву: поистине, Аллах – с терпеливыми». Так что молитесь, правоверные, молитесь истово и терпите, тогда Аллах изольет на терпеливых свою милость и ждут много претерпевшего райские врата.

Много пережила Блистательная Порта султанов – султанов слабых, честно скажем, даже никчемных, не интересующихся судьбами народа своего. С султаном Мурадом все не так, правоверные. И не говорите, правоверные, что лучше б оно было так, как в старые времена. Аллах испытывает вас, правоверные, не султан – сам Аллах, а ему виднее. Зато в рай попадете без лишних проволочек.

Так что не радуйтесь, правоверные, как радовались в старые времена до прихода Пророка арабы-многобожцы, и не плачьте, словно безумцы. Ибо хватит с нас и того, что… впрочем, об этом – тсс, ни слова. Аллаху виднее.

Молитесь, терпите и готовьтесь к смутным временам, правоверные.

* * *

О султанский дворец! Не тускнеют изразцы, коими выложены твои коридоры, и ковры, устилающие твой пол, меняют так часто, как это нужно, чтобы не успел вытереться дорогой ворс, чтобы не выцвели затейливые рисунки, в кои неведомые ткачи Персии и Бухары вложили всю душу свою, все свое мастерство. Все так же успокаивающе журчат фонтаны под сенью твоей, все так же зелены деревья в саду – деревья, которые осенью опускают ветви под тяжестью вызревших на них плодов, и все так же весело и беспечально щебечут на ветвях этих птицы.

Кто, какой немыслимый, неведомый доселе злодей проклял тебя, о султанский дворец? Почему не выветривается страх в стенах твоих, почему пустил он крепкие корни в подземелья твои и разросся пышным цветом, оплетя стены и удушливым куполом повиснув над потолком? Кто тот иблис-садовник, что подпитывает эти корни, что лелеет эти ветви, что собирает гнилые плоды ужаса и досыта кормит ими обитателей твоих, о султанский дворец?

Нет ответа. Лишь птица заливается за окном, объятая любовным томлением. Свободная птица, не ведающая о бедах людских.

Зачем султан Мурад, вернувшись с войны, продолжал прогулки с дядей Мустафой – об этом ведал только Аллах. Ну или (как шептались некоторые, самые смелые придворные) шайтан. Людям подобного было не понять.

Эти двое хотя и понимали друг друга, но все же были безмерно друг от друга далеки, как далеки друг от друга Погребальная Повозка и три Плакальщицы в созвездии, именуемом гяурами Большой Медведицей, – пускай вечно рядом они друг с другом, но ни Повозке нельзя убежать от Плакальщиц, ни Плакальщицам – догнать Повозку.

Мустафа боялся призраков, являвшихся к нему, отмахивался от них, со слезами просил оставить его в покое – Мурад спорил с ними яростно и гневно, напоминая, кто здесь султан, кто правит Оттоманской Портой и кого должны слушаться живые и мертвые. В такие моменты Мустафа, казалось, жаждал отшатнуться от племянника и сбежать, но словно невидимой веревкой его пояс оказывался привязанным к поясу Мурада, равно как и Мурад не мог (а может, и не хотел) отделаться от рыдающего Мустафы.

Придворные давно привыкли уступать дорогу этой странной парочке, как раньше бежали, увидев одинокую грузную фигуру султана Мустафы. Хотя нет, бежали куда быстрее, ибо султан Мурад не расставался с саблей.

Молодой султан частенько выхватывал ее из ножен в качестве аргумента для споров с пустотой и даже рассекал воздух, одновременно злясь и заливисто хохоча. Смотреть на это было свыше сил человеческих.

«Султан иногда выпивает излишне много вина», – гласила молва. И никто не мог сказать точно, правду говорит тысячеустая, тысячеликая молва или на этот раз она лжет.

В присутствии янычар Мурад сдерживал порывы бешенства… по большей части. Янычары же прощали султану, который наконец-то понимал толк в воинском деле, то, что порой прорывалось наружу. Да чего там, выпивал хоть раз каждый янычар, а некоторые и вовсе были известны пьяными дебошами. Слишком много султанов, по мнению янычар, пряталось под женскими юбками, вместо того чтобы исполнять свой долг перед ними и Блистательной Портой. Мурад же был первым в любых воинских состязаниях… почти всегда.