Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

стрелял кто-либо из тех, кто похоронен у нас в Рафовке, кто-либо из погибших… Пойдем догонять остальных. Дома рассмотришь гильзу и вычистишь.

Мальчик разжал ладонь.

— Дома не разрешат. Мамка заругается.

— Ну, тогда давай, я сохраню, — подняла гильзу с земли Валентина. — Посмотришь, когда вернемся в класс. Евгения Ивановна была здесь, в Рафовке, во время войны. Попроси, она расскажет, какой шел бой в этом лесу… конечно, лес тогда был меньше, но все же служил защитой. Наши части стояли здесь, а фашисты вон там, за рекой, на высоком берегу среди сосен.

— Алла Семеновна говорит, что это боровые сосны, на мелу. Остались еще от ледникового периода, — сообщил мальчик. Значит, слушал, запомнил. — Валентина Михайловна, дайте гильзу, я ее сам сберегу, — протянул он вдруг руку.

…Они догнали своих уже на другом краю леса; выйдя на опушку, дети полюбовались кряжистыми древними соснами, что высились над меловым обрывом. У многих были сбиты верхушки — пострадали от войны и, позже, от налетающих летом гроз… Потом мальчики натаскали сучьев, разожгли подальше от деревьев на песчаной поляне костер. Девочки, достав из портфелей, по-хозяйски разложили еду, кто что принес: хлеб, яблоки, пряники, пирожки. Рома Огурцов, вытащив из кармана бутерброд с ветчиной, присел в сторонке, стал неохотно жевать; остаток, размахнувшись, бросил в костер.

Дети встревоженно загудели.

— Ты что делаешь? — кинулась к Роме Инна Котова. — Разве можно бросать хлеб? Лучше бы тут оставил, в лесу, зверюшкам. — Она пыталась выкатить хлеб из огня подвернувшейся под руку веткой, но он, пропитанный жиром, быстро сгорел, обуглился. — Знаешь, как трудно хлеб достается? Ничего ты не знаешь и знать не хочешь! — с досадой махнула рукой на Рому.

— Чего ты? Мы в городе всегда выкидывали, — небрежно проговорил Рома, будто впервые услышал слова укоризны. — И никаких в этом лесу нет зверей, одна белка. Кому оставлять-то.

— Много ты знаешь! Так они тебе и покажутся! — сердито крикнула Инна. — Тут зайцы живут, ежи есть. Лисы — знаешь, какие они красивые? Идут по снегу, будто танцуют… Мыши есть. Кроты. А ты — никаких зверей!

— Рома никогда больше не выбросит хлеб, — как всегда, дружелюбно и твердо сказала Евгения Ивановна. — Летом он будет работать с нами в поле, сам увидит, как хлеб достается. Ну а теперь в школу, нам еще нужно заниматься.

На обратном пути дети кружились не только возле Евгении Ивановны и Валентины, но и Аллу Семеновну засыпали своими вопросами, и она отвечала оживленно… Шли берегом реки, мимо молодых сосновых насаждений — это был один из участков школьного лесничества, которое организовала и вскоре почти забросила Алла Семеновна. Вдруг откуда-то выскочил заяц; дети не видели его, лишь Рома Огурцов, заметив, громко ойкнул и со всех ног помчался прямо по крохотным хрупким сосенкам наперерез делающему большие прыжки зверьку. И остальные увидели, закричали, замахали руками, но с места не двинулись. Алла Семеновна бросилась между рядами вдогонку за Ромой:

— Стой! Поломаешь! Сейчас же вернись, слышишь, Огурцов. Не ломай посадки! — И когда он наконец остановился, подбежала к нему, тряхнула за ворот болоньевой куртки. — Посмотри, что ты сделал, дурень этакий! Сколько загубил саженцев!

— Сама дура, — сказал Рома, отведя руки биологички от своего воротника. И пошел, перешагивая ряды сосенок, к школе.

Алла Семеновна стояла, оцепенев, глядя на Валентину расширенными от гнева глазами.

— Слышали, что он сказал? Я сейчас прямо к директору!

— Подождите. — Валентина догнала мальчика, остановила. — Рома, Алла Семеновна нехорошо назвала тебя, но ты сам виноват, смотри, сколько поломал саженцев! Они ведь живые!

— Я думал, трава. Я не видел…

— Извинись перед нею, она тут работала, ей очень горько.

Рома неуверенно шагнул вперед, но Алла Семеновна оттолкнула его:

— Так просто? Ну, нет, этим дело не кончится! Конечно, тупица, бестолковщина! Умный саженцы не станет топтать! Трава! Нашел чем оправдаться! Добьюсь, чтобы духу его не было в нормальной школе, раз дефективный, пусть с такими же учится!

Рома смотрел растерянно; при последних словах Аллы Семеновны вырвал свою руку из руки Валентины, побежал. Алла Семеновна, закрыв ладонями лицо, опустилась, прямо в нарядном своем пальто, на прибитую инеем траву.

— Вы всегда против меня! Все против! — говорила она, всхлипывая. — Вам хорошо, у вас семья, муж… Не понимаете вы ничего! Наконец, я просто требую к себе уважения!

Валентина присела на кочку рядом с ней.

— Можно заставить ребенка выполнить ваш приказ, но заставить уважать себя… Рома и так от всех шарахается, а теперь… И еще — Коля Фортов. Как могли вы сказать такое… это ж надо не иметь сердца…

— А вы уж подслушали! — Алла Семеновна отняла от лица пальцы. — Уже небось и директору донесли?

— Вы же знаете, что Тамара Егоровна не станет слушать доносов, — рассердилась Валентина. — Ну что вы устраиваете истерику? Сами же спровоцировали ученика! Если бы вы с ним иначе обошлись, и он бы реагировал иначе!

— Очень уж вы правильная! — опять всхлипнула без слез Алла Семеновна. — Все-то знаете, как и что. А если я просто человек, не мораль ходячая, тогда как?

— Вы учитель, Алла, — уже остынув, сказала Валентина. Поднялась. — Идемте. Что толку в ссорах! Напрасно вы не приняли извинений Ромы, он готов был извиниться…

— Пусть сто раз поклонится, и то не прощу! — вспыхнула Алла Семеновна. — Мало ли что вырвется сгоряча, так пускай теперь каждый молокосос оскорбляет?

Валентина молчала, и Алла Семеновна, излив в горячке душу, тоже притихла, видимо сообразив, что доля вины лежит и на ней. Так, молча, дошли они до школы, и Валентина никак не могла избавиться от ощущения, что сейчас они с Аллой Семеновной совершили ошибку, исправить которую будет не так-то легко.

16

…С ошибок и срывов начинала свою трудовую судьбу Валентина, но и, ошибаясь, она, тогда еще очень юная Валентинка, желала людям только добра.

До сих пор помнится воскресенье, когда к Валентинке примчался Юра:

— Тятька мачеху выгнал!

Из его сбивчивых объяснений Валентинка поняла, что Волков-старший застал свою жену в тот момент, когда она била падчерицу. Юра захлебывался слезами и смехом, то и дело утирая лицо рукавом шубейки, и Валентинка, не зная, как его успокоить и что вообще следует делать в таких случаях, не нашла ничего лучшего, как побежать вместе с ним в деревню.

В избе все было разбросано, кровать разворочена; Волков-отец сидел за столом, угрюмо разглядывая поцарапанные руки.

— Ишь, кошка, — сказал он, завидев Валентинку. — Я еле справился, а детишкам куда, — скрипнул зубами. — Никого не слушал… сколько на робятах срывала зло! После твоих слов, дай, думаю, проверю. Ушел вроде на работу,