Эпоха великих потрясений. Энергетический фактор в последние десятилетия холодной войны - Ольга Скороходова

Авторы докладов также верно диагностировали все возрастающее значение в СССР вторичных методов добычи, среди которых шире всего использовалось заводнение нефтяного пласта на ранней стадии. В 1979 году в редакционной статье журнала «Нефтяное хозяйство» сам министр Н. А. Мальцев признал, что «с помощью метода поддержания пластового давления путем закачки воды в пласты с начала разработки месторождений добывается 90 % нефти». Применение этого способа требовало высококачественных погружных насосов, а значит, запрет продажи таких насосов мог иметь самые серьезные последствия для выполнения плана по нефтегазовому сектору.

Наконец, подтверждая пессимистичные выводы американских исследований, в советских источниках говорилось о катастрофическом снижении эффективности капиталовложений в отрасль: в 1971–1975 годах коэффициент эффективности упал с 0,24 до 0,17. То есть, чем больше в отрасль вкладывалось средств, тем меньше была отдача (см. Табл. 18)

Табл. 18. Эффективность государственных инвестиций в нефтяную отрасль СССР: соотношение роста инвестиций и увеличения добычи в 1970–1985 гг.

Источник: Gustafson Th. Op.cit.

Это, конечно, было связано с проблемой ввода новых мощностей – переносом центра добычи из старого «Второго Баку» (Волго-Уральского региона) в необустроенную Западную Сибирь. Так, за время девятой пятилетки для обеспечения прироста добычи на 134 млн тонн потребовалось ввести 392 млн тонн новых мощностей, то есть более 250 млн тонн были направлены на компенсацию падения уровня добычи на старых месторождениях (см. Табл. 19).

Табл. 19. Рост добычи нефти в СССР, в % к предыдущему году и в млн тонн

Источник: Chadwick et all.

Как показывал экономический анализ, итоговые капитальные затраты на разработку месторождений в течение девятой пятилетки превысили проектные в 1,5 раза. Катастрофически низкой была эффективность использования кредитов в иностранной валюте для закупки машин и оборудования. Судя по документам Совета Министров СССР, в 1973 году в «действующей централизованной системе учета и отчетности, а также в документации ведомств и министерств нет данных, позволяющих определить эффективность использования таких кредитов».

Здесь стоит кратко ответить на вопрос об основных причинах сформировавшейся зависимости СССР от импорта техники из-за рубежа. Дело было не в бессилии советской инженерной мысли, а «в остаточном принципе обеспечения заводов нефтяного машиностроения необходимыми высокопрочными металлами и материалами, основными потребителями которого были предприятия всесильного ВПК». Конечно, прося закупать оборудование за рубежом, нефтяники отдавали себе отчет о возможных последствиях роста импортной зависимости, но иного выхода у них просто не оставалось, особенно если принять во внимание ту огромную ответственность за благополучие страны, которую возлагало на их плечи высшее руководство, когда сам А. Н. Косыгин обращался к ним с таком просьбой: «С хлебушком плохо – дай 3 млн тонн (нефти. – О.С.) сверх плана».

Как показала история, пик производства в СССР был достигнут лишь в 1984 году, а последовавшее за ним падение уровня добычи было не столь резким и вновь сменилось ростом. Именно поэтому уже в 1980 году ЦРУ было вынуждено проводить дополнительное исследование, в котором час Х – кризис советского производства был отнесен на 1990 год. Как пишут исследователи советского нефтяного комплекса, обреченные на полуизолированное развитие советские специалисты создали во многом уникальную технологию для нефтяной промышленности, если взять во внимание географические, демографические и природные условия. Развитие советско-российского нефтяного комплекса не вписывалось в общие рамки концепции о пике производства, которая являлась точкой отсчета для американских аналитиков. Оно носило волнообразный характер, как ввиду специфики организации хозяйства, так и ввиду возможности быстрого развития после угасания, благодаря переносу центра развития в другой регион – то, что может себе позволить только такая огромная страна, как Россия. Аналогичное развитие событий мы наблюдаем сегодня в США в связи со сланцевой революцией.

Итак, в осмыслении фактора советской нефти после прихода в Белый дом в 1977 году демократов наблюдался достаточно крутой поворот. Команда Дж. Картера не только диагностировала критическую важность нефтяного сектора для экономики СССР и его зависимость от экспорта оборудования, но и то, в какую трудную пору он вступает. По мере угасания политики разрядки импорт нефти из СССР перестал использоваться Вашингтоном для набора очков на домашнем фронте. Важно подчеркнуть, что действия, предпринимаемые США в отношении нефтяного комплекса СССР в это время, несмотря на их враждебность, вписывались в общую риторику политики разрядки: их конечная цель состояла не в подрыве советского нефтяного сектора, а в перенаправлении инвестиций Москвы из развития ВПК в нефтегазовый сектор.

В Вашингтоне не ставили задачу сокрушить нефтяной сектор СССР. Именно поэтому на том этапе США, регулярно поднимая вопрос о необходимости атлантической солидарности в отношениях с Восточным блоком, не оказывали серьезного давления на своих союзников по принятию аналогичных ограничительных мер в отношении экспорта нефтяного оборудования в СССР. Так, например, в отличие от вопроса экспортных кредитов, который был поднят на саммите «Большой семерки» в Пуэрто-Рико в 1976 году, действия США по ограничению экспорта не обсуждались ни в Лондоне в 1977, ни в Бонне в 1978 году. Более того, имея солидное портфолио совместных инфраструктурных проектов, получая нефть и газ из СССР, Старый Свет не только не видел необходимости ограничивать приобретение технологий Москвой, но и предлагал более мягкие условия продажи товаров своего производства, при этом на словах поддерживая ограничения со стороны США.

Что касается Японии, то здесь все было достаточно просто. Выход американцев из переговоров о развитии тюменского региона, общее ухудшение тона отношений между Москвой и Токио на фоне китайско-японского сближения, ужесточение позиции СССР по Курилам, выразившееся в установлении 200-мильной экономической зоны вокруг островов, – все это привело к тому, что к приходу к власти администрации Картера никаких переговоров о развитии «энергоемких производств на территории СССР» не велось, несмотря на протесты японского бизнеса. Единственным пережившим политические заморозки проектом стал Сахалинский, где в конце 1970-х годов велось разведочное бурение, но и ему суждено было осуществиться только в 1990–2000-е годы.

Важно, что параллельно с этими изменениями в лексиконе политической элиты США в это время все чаще стало появляться новое словосочетание: советская нефтяная угроза. Впервые такой термин появился еще в 1960-е годы в связи с тем, что для проникновения на рынки Европы Москва зачастую использовала тактику демпинга, предлагая цены заведомо ниже тех, которые устанавливали крупнейшие нефтяные компании. На все обвинения в свой адрес СССР неизменно отвечал, что он просто продает нефть по справедливой, а не монопольно завышенной цене. На волне этого в нефтяном бизнесе, а затем и в прессе стали говорить о советской нефтяной угрозе, которая понималась как подрыв ценовой стабильности. Однако, к концу 70-х годов это понятие, на фоне тектонических изменений в мировой нефтяной промышленности, получило новое, более привычное для нас осмысление – как манипулирование поставками в политических целях.