Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Ты не сетуй на меня, князь. Я любого вздегну на гею, кто ослушается моего пгиказа. А ты не сегчай, побегеги ягость для гомеев. Вот сойдем на бегег – тогда и отведешь душу.

– Я думаю, – угрюмо отвечал Володарь.

– О чём? – усмехнулся Амирам. – На Бога вашего уповаешь? Видел я, как ты кгестился и кланялся каждой волне. Будто Гусскому могю мало того, что мой «Единогог» ему кланяется то носом, то когмой.

– Разве наш Бог и не твой тоже? Да не тебе ли кланяться? – осклабился Володарь.

– Мне поклониться – соблюсти закономегность. Я вегю силе и опыту, здгавомыслию вегю, но не богам. Как вегить в то, чего не видел? Миг поклоняется золотому тельцу. Тмутагаканью пгавят тоггаши. Они и тебя пгодадут, князь, если найдётся купец, сколько ни уповай.

– Как так? – у Володаря пересохло во рту. – Не говори мне греховных речей! Я – Рюрикович, а особы великокняжеского рода не могут быть проданы в рабство! Не перестанешь нести богохульную чушь – удавлю твоей же цепью!

Володарь вскочил было на ноги, но «Единорог» уж начал восхождение на новую волну, и Рюрикович кулём повалился на доски палубы, до крови расшиб об основание мачты буйную головушку. Грохот железа, каркающий смех Амирама, вой стихий, кровавая сопель струится по бороде – срамота!

Под утро, когда волны поулеглись, Володарь смог забыться недолгим сном. Первый солнечный луч, брызнувший из-за неровного, колеблющегося горизонта, разбудил его. Пинок водителя кораблей прогнал сонную одурь.

– Пгоснись, буян! Ского будет настоящее дело!

Володарь искоса посматривал на обнажённую, покрытую шрамами грудь Амирама. Внезапный испуг потряс его. Володарь судорожно сунул ладонь за ворот рубахи. Крест сам лёг в ладонь – золотое распятие, нанизанное на прочную бечёвку, подарок матери.

– Тебя-то Бог миловал, раз жив до сей поры… – выдохнул Володарь.

Амирам засмеялся.

– Отвага и холодный гасчет – вот мои ангелы-хганители. И ты пгибегеги ягость и отвагу для защитников кгепостей. Без хорошей добычи в Тмутагакань лучше не возвгащаться. Тоггаши запгодадут тебя по сходной цене, и дгужина не спасёт – разбежится дгужина.

Кормчий взмахнул рукой в ту сторону, где с правого борта галеры вздымались крутые, поросшие лесом склоны Таврических гор. На вершине одной из них, подёрнутые туманной дымкой, виднелись зубчатые стены и циклопические башни каменной крепости. Володарь приподнялся, попытался приблизиться к борту галеры, надеясь получше рассмотреть крепость.

– Это нам не по зубам, – проговорил Амирам. – Мы пойдём дальше на юг. Там много газных кгепостей, в некотогых пгодажные гагнионы.

Володарь обернулся.

– Да, да! Такие же безбожники, как я! – усмехнулся Амирам. – Или такие же беспечные губаки, как ты. С ними пгоще столковаться.

Неподалеку над тёмными прорвами неспокойной воды плыли паруса «Нептуна» и «Морского волка». Один – цвета киновари, другой, тот который Сача именовала пестротканым – пурпуровый в широкую жёлтую полоску.

* * *

Недели заточения на корабельных палубах, качка, вынужденное бездействие, подвластность неукротимой стихии – всё осталось позади. Новые, непривычные степным всадникам, а потому особенно нестерпимые страхи, настигшие их в душных, пропахших человеческими страданиями трюмах, перебродили, обратились в неистовую жажду мщения. Кому? За что? Какая разница! Дни и ночи, проведённые среди невольников-гребцов и разноплеменной матросни, под водопадами горько-солёной, как слезы сирот, воды породили в степняках стремление во что бы то ни стало снова обрести свободу. Непреклонное, иномирное бесстрашие водителей кораблей, их упрямое желание преодолеть любые невзгоды на пути к поживе, пробудили в половцах убаюканную волнами алчность. Первая крепостишка пала, почти не сопротивляясь.

Дромоны бросили якоря в узкой бухте на рассвете ясного, тихого денька. Крепость пряталась в густой тени скалистого утёса. Володарь, гремя цепью, подобрался ближе к борту. Он жадно рассматривал острые грани скал, омываемые лазурными, безмятежными в этот ранний час водами, широкие кроны невиданных дерев на пологих склонах, узкая тропка, петляющая по-над морем, крепость на вершине горы. Вот она – заветная цель. Володарь насчитал четыре башни, оценил высоту стен. Ничего! Сдюжат! С соседнего судна послышался многоголосый рёв.

– Каган Волод! – вопили половцы. – Веди нас, каган!

Володарь уставился на наибольшую из двух соседних галер. На ту, что шла под полосатым парусом и именовалась «Морским конём». Половцы, все как один, стояли на палубе со щитами и пиками в руках. И храбрый Мэтигай среди них, и верный Илюша.

– Эге-гей! – Володарь попытался воздеть руки, взобраться на кромку борта, но цепь предательски загремела. Володарь обернулся, узрел крысячью ухмылку Амирама, без сил осел на тёплые доски палубы.

– Что возьмёшь за свободу? – взмолился князь.

– Отвагой гасплатимся. Ты – мне, я – тебе, – отозвался Амирам.

– Разреши от пут, и я ринусь на штурм…

– Штугмовать не стоит, – задумчиво произнёс Амирам. – Лучше взять откуп. Пусть дадут невольников и вино. Большего достояния у них нет.

Лигуриец освободил Володаря от оков, вручил ему рукоятью вперед отобранный в начале плавания меч и широкий, из плотной кожи сработанный, пояс. На божий свет выбралась Сача, приблизилась, но приобнять на глазах матросни не решилась. Возгаря и его сподвижников – магического гуся и перестарка-ученика – ещё с вечера будто волной с палубы смыло.

– Чьи это владения? – спросил Володарь, испытывая верность руки о корабельную снасть.

– Хазагина Агвидога, – ответил корабельщик. – Небогато там. Не один набег пегежили. И гомеи ггабили, и латники князя Мстислава не один раз пгиходили, и твой батюшка Гостислав Владимигович наведывался…

– Не поминай моё отечество своим корявым языком, – Володарь ярился, чуя близкую сечу. Долгожданное освобождение от оков удесятерило его отвагу.

– Эге-гей! – взревел он. Многоголосый рёв с борта «Морского коня» был ему ответом. Шальное эхо взметнулось над скалами.

– До ближайших скал не менее двухсот саженей, – предупредил Амирам.

– И мы преодолеем их! – рявкнул Володарь. – Сача, за мной!

Князь перепоясался, размашисто осенил себя крестным знамением, лишь на мгновение преклонив головушку. Однако и этого краткого мига хватило для вразумления. Отставив на строну меч, он сунул за пояс небольшой топорик – собственность чернокожего матроса.

* * *

Озверелые в долгом плавании степняки под предводительством князя Володаря ринусь на берег. Презрев страх перед морской пучиной, они прыгали в воду, кое-как преодолевали расстояние от судна до берега. Неутолённая, застоявшаяся ярость не давала им захлебнуться. В боевом кураже половцы не надели даже лёгких кольчуг. Так, полуголые, обожжённые солнцем, просоленные штормом, полезли на стену. Обескураженные защитники крепости, ждавшие правильной осады, валились, подобно снопам, под ударами их мечей. Сопротивление оказали немногие, и их быстро смели. Володарь в волнении наблюдал за резнёй на стене. Сам он ждал случая проникнуть в город, через ворота, а для этого ему нужен был князь Давыд, с его обученными вести правильную осаду людьми. Но Давыд Игоревич не торопился. С головы до пят облачённый в броню, в сопровождении латников, он отчалил от борта «Нептуна» на баркасе. Раздосадованный Володарь принялся крушить ворота топором. Преданная Сача держала над их головами щит. Но ни один камень не ударил в него, не вонзилась ни одна стрела. Из-за ворот слышались вопли, стоны, топот множества ног, лязг металла, ржание испуганных коней. Над крепостной стеной вздымалось, опадало и снова устремлялось к небесам зарево пожаров. Тяжёлые, окованные железом воротины сотрясались под ударами Володаря. Время от времени нечто непомерно тяжелое откликалось ударом на удар с противоположной стороны ворот. Володарь вопил и не слышал собственного вопля. Он призывал на подмогу Давыда, и помощь пришла.