Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

Володарь свирепо оскалился, но повиновался.

* * *

– Что это? – отважно спросил Цуриэль, указуя дрожащим перстом на разбитый нос князя. – Зачем попусту калечить друг друга?

– Дурь, – коротко ответил ему Володарь с высоты седла. – Коль не скука, разве стали бы мы эдак вот драться? Стали бы друг дружке рожи кровянить? Мы бы с тебя, пархатого бородача, сотворили бы кошерную закуску для царь-рыбы, да княжеская честь не велит обижать подзащитных горожан. Эх, так придется в скуке прозябати. Хорошо хоть недолго…

Князь Володарь соскочил на землю, сорвал окровавленную рубаху. Цуриэль отшатнулся, увидев у него на спине, исполосованной множеством давно заживших шрамов, новый кровоточащий рубец. Грудь под широкой, без единой нитки седины бородою так же оказалась испещрена следами от ран. Старый Цуриэль, позабыв об испуге, рассматривал письмена, повествующие о былых сражениях и стычках.

Сбежалась половецкая челядь князя, охали, хватались за головы, несли чистые полотна и мази для перевязки. А Цуриэль рассматривал скуластые, продолговатые или округлые лица степняков. У многих из них глаза голубого, зеленоватого или совсем уж чудного, фиалкового, оттенка. Больше всех хлопотала и убивалась над князем девица Сача – храбрейшая из воительниц.

– Что смотришь, старинушка? – усмехнулся Володарь, исподволь посматривая на Цуриэля. – Эка невидаль – грудь настоящего богатыря! Ты посмотри на мою Сачу! Ведь ты любишь рассматривать её, старик? Смотри, смотри! Я нынче щедрый! Но только, чур, лапами не хватать, в мошну не совать! Моё!!

Цуриэлю не раз доводилось встречаться с ней на улицах Тмутаракани, и он хорошо её запомнил. Да и как не запомнить столь дивную красоту? Нос и щёки степной воительницы украшали цветы и птицы, в длинные, ниже поясницы спускавшиеся косы вплетены разноцветные ленты. А самих-то кос – неисчислимое множество. И струятся они по спине, и по груди воительницы вьются, подобно радужному водопаду, густо устилают бархатную кожу, порой заменяя девице одежду. Не раз видел Цуриэль Сачу скачущей на ретивом мохноногом жеребчике серо-пегой масти. Любила половецкая девка носиться над морем, прикрыв тело лишь волосами. Когда игривый баловень – морской ветерок, раздувал это зыбкое покрывало, каждый проходящий по-над берегом мог видеть покрытое нежным загаром, обнаженное тело половчанки. Старый Цуриэль и смолоду был до женщин не слишком-то охоч. Дорого, хлопотно, а удовольствие сомнительное. Но Сача-половчанка своим видом и голосом вызывала в нём чувство неудобного беспокойства. Каждый раз при виде её что-то начинало саднить и чесаться в нижней части стариковского живота, будто червяк докучливый шевелился в недрах широких шальвар. Цуриэль вздыхал, нервно подёргивал кончиком носа, преодолевая нестерпимое желание осведомиться у князя Володаря, почём тот продал бы ему половецкую невольницу. Впрочем, всякий раз Всевышний проводил мимо греха – Цуриэлю удавалось преодолеть соблазн. В тот пасмурный день Сача прикрыла сладкое тельце расшитой кожаной безрукавкой и шальварами, а косы повязала большим бахромчатым платком. Но васильковые глаза на смуглом, изукрашенном сложным орнаментом лице сияли, как обычно – отважно и завлекательно. Она-то вовсе не сокрушалась. Умелыми, быстрыми движениями стащила со скуластого степняка полотняную рубаху, порвала на длинные лоскуты, омыла водой из кожаной фляги лицо Володаря, перевязала раны, отступила в сторону, с нескрываемым довольством осматривая плоды своих трудов.

А со стороны княжеского дома уже слышался многоголосый клич, вой рогов, мерный гул конских копыт.

Предшествуемый обозленным Желей и разряженными, вооруженными алебардами отроками, на площадь выехал князь Давыд. Управитель Тмутаракани по случаю облачился в полный доспех, блестящим шеломом озарял сумрак пасмурного денька. Покрытое железом, широкое тело было подобно наковальне. Широкое налобье шлема закрывало часть лица, оставляя доступными для взоров большие, навыкате глаза, крупный, сизого оттенка нос и широкую бороду. Его молотоподобная десница взималась вверх в приветственном жесте. Половцы Володаря мигом приняли боевое построение. Сам князь, не скрывая полученных в давешней драке увечий, водрузился на спину Жемчуга. Он понурил лохматую головушку, склонился, едва не касаясь лицом гривы коня. Цуриэль приметил озорную усмешку на его устах, но князь был вооружён одним лишь бичом, а потому продолжения драки можно было не опасаться.

Князь Давыд выехал на середину площади, стал напротив младшего родича. Слева и справа от него, спереди и назади расположилась разряженная челядь. Пафнутий Желя держался в стороне, словно и вовсе был непричастен к приуготовляемому торжеству.

– Что с тобой, родич? – надменно вопросил управитель Тмутаракани. – Одежда твоя в крови, лицо разбито. Кто посмел обидеть Рюриковича в моем городе?

– Подрался с твоим воеводой, – князь Володарь оскалил щербатый рот. Жемчуг, подражая своему всаднику обнажил зубы, заржал, вскинул голову.

– Почто?

– Для острастки. Надменен стал Желя, грубит. Худороден да нагл. Мечом крушить его не стану, а пороть плетью каждый день готов. Ты слышишь ли, Желя?

Фигура воеводы напомнила Цуриэлю конную статую, виденную им в стародавние времена, в городе Константина на ипподроме.

– Довольно! – взревел Давыд Игоревич. – Хватит по ветру силушку пускать! «Единорог» вернулся из плавания! Пафнутий! Собирай народ! Три дня на сборы! С рассветом четвертого отправляемся воевать Таврику! Трепещите, ромейские купчики! Русичи идут! Радуйтесь жители Тмутаракани! Ваши защитники идут крушить ворога.

– Только радоваться некому, – прозвучал ехидный голосишка из толпы половцев. – Проклятущая Тмутаракань по щелям попряталась. Сильно боятся своих защитников…

Но голосишка этот сгинул в океане приветственных воплей.

– А-а-ау-у-у! – взвыло воинство. И русичи, и половцы запрыгали от восторга, подобно степным зайцам, воздевая над головами непорожные ножны, побросали шапки под ноги. Чему радуются? Если не потонут в море, так разобьют головы о шуршунские твердыни.

В этот миг солнце выглянуло в просвет облаков, будто любопытно сделалось дневному светиле, будто интересны стали ему тмутараканские делишки. Тщедушное тело Цуриэля покрыл липкий пот, когда управитель Тмутаракани с жутким лязгом выхватил меч из ножен. Глаза старика прижмурились, когда от обоюдоострого лезвия в разные стороны брызнули солнечные зайчики. Однако, совсем чуть-чуть приоткрыв правый глаз, Цуриэль не преминул заметить, как исказилось досадой красивое лицо Володаря, как сплюнул он, по мерзкому обыкновению русинов, густую слюну под ноги своему страшному зверюге.

– Эгей, старик! – князь Володарь обернулся к Цуриэлю так внезапно, что тот едва не испачкал шальвары. – Давай-ка завершим юдушкино дельце. Я слышал звоны серебряны. Ты при деньгах, старинушка? Что, Юда дает цену?

Цуриэль осмелел, услышав имя своего сюзерена.

– Я послан именно по этому делу, насчет покупки коней. И хотя лично я – против, Иегуда Хазарин… – начал Цуриэль, ощупывая в складках одежды заветный кошель. Он тщательно выговаривал каждое слово нелюбимого греческого языка. Кто же станет надеяться, что нечувствительный к боли дикарь твердо знает язык Платона и Аристофана?