Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

* * *

Вот она, недоступная пока твердыня, заветная цель, хорошая пожива. Лежит себе, как кусок сладкого пирога, приуготовленный для утренней трапезы, осенена ароматными дымами очагов, омываема безмятежными рассветными волнами. Солнце стояло низко, широкие башенки крепости бросали на гору длинные тени. Амирам закутался в плащ, улёгся поудобней и крепко заснул. Корабельщик проснулся, когда солнце ярко засветило ему в лицо. Под плащом сделалось жарко. Амирам огляделся. Предводительствуемые Володарем половцы спустились с горы в долину. Амирам видел некоторых из них, притаившихся между камней. Могли ли их видеть с городских стен? Укрепления городишки были рассчитаны на отражение морских пиратов. Со стороны моря город защищала внушительная каменная стена с тяжёлыми воротами и надвратной башней. Со стороны гор стены оказались не слишком высоки. По пологим склонам к невысокому деревянному частоколу сбегали извилистые тропки. Амирам увидел бегущего по одной из них недоросля: правая рука сжимает длинный тонкий бич, рот широко распахнут, туника из неокрашенной шерсти перепачкана кровью. Пастушок что-то кричал, но Амирам не слышал его голоса. Выше по склону горы, по той же тропке размеренной рысью ехал всадник в полном боевом облачении. Он отпустил поводья, держа изготовленный для стрельбы лук. Наверное, он искал просвета в кустах, наверное, не желал промахнуться, потратить стрелу впустую. Вероятно, поэтому дал парнишке добежать почти до самого частокола, до хлипких, спроворенных из тонких жердин ворот. Стрела толкнула пастушка между лопаток, и он с разгону грянулся оземь, лицом и грудью на каменистую тропу. Его крики пропали понапрасну, падения никто не заметил. Конный латник, перебросив за спину лук, вытащил из торока меч. Разлетевшийся с горки конь, внёс его в распахнутые ворота. Тут Амирам заметил, что с разных сторон, а по преимуществу со стороны гор, на стену лезут люди. Амирам признал половцев по лохматым лисьим шапкам и зипунам. Дружина князя Давыда подступала к городу сверху, пробираясь по горным тропам. Амирам с удовлетворением заметил, как крепко русины держат уговор. Всадники гнали перед собой вереницу пленников – мужчин, женщин, детей в цепях и колодках. Живой товар! Хорошие барыши! Вот над городишкой поднялся чадный дым, совсем не такой, как на рассвете, не ароматный дымок домашнего очага, пахнущий бобовой похлёбкой и тёплой пшеничной лепёшкой. Пожары занимались с трёх сторон. Амирам услышал первые заполошные крики горожан, но набат пока молчал. Кормчий достал из заплечного мешка обшитую толстой носорожьей кожей куртку, служившую панцирем, натянул на голову лёгкий шлем. Плащ и пустой мешок он передал парнишке-прислужнику.

– Ступай на «Единогог». Передай Лоугенси, что пога. Пагус не ставить. Пусть идут на веслах. Бгосают якогь в виду бегега, но в гогод ни ногой, пока я не подам сигнала!

Положив на плечо свой длинный меч, он начал спуск с горы. А внизу, по уличкам Горзувиты стлался нехороший дым, метались конные и пешие, слышался звон железа и крики. Амирам не собирался принимать участие в схватке. Он желал знать величину добычи, дабы не быть обойдённым при дележе.

* * *

Амирам бежал по улице, перепрыгивая через мертвецов. Время от времени приходилось уворачиваться от разъярённых всадников. Он уже видел свою цель. Из-за розоватых черепичных кровель выглядывал купол часовни. Золочёный крест упирался в синеющее небо. В одну из минувших вёсен переменчивые морские ветра занесли кормчего в Горзувиту. Весной, когда христиане празднуют чудесное воскрешение распятого, «Единорог» бросил якорь в тихой бухте. По-над морем носился колокольный звон. По улицам бродила разряженная, праздная толпа. Амирам увязался тогда за развесёлой, но довольно набожной красоткой, протиснулся следом за нею в богато украшенную церковку и тут же утратил интерес к перезрелым прелестям горзувитской матроны. Убранство алтаря, расшитое каменьями облачение священника и его помощников, золотая, инкрустированная персидской бирюзой дароносица, выложенный редкой красоты опалами крест на шее у попа – всё это поразило Амирама до чрезвычайности. Много ночей потом снилась корабельщику драгоценная чаша. Он пил через край багровое, с ягодным привкусом вино, он гладил пальцами округлые каменья, он любовался чеканными ликами христианских подвижников. Во снах он уж обладал чашей, а теперь он завладеет ею наяву. Половцы слишком азартны, а наружность церковки слишком невзрачна. Русичи чересчур набожны и не станут грабить дом своего Бога.

* * *

Амирам шнырял по залитым кровью улицам. Время от времени ему приходилось отмахиваться мечом. Мертвые тела валились ему под ноги, а он бежал дальше. Несколько раз в него попадали стрелы. Их кованые острия застревали в плотной коже куртки, не причиняя ему вреда. Один лишь раз особенно меткий стрелок попал корабельщику в ногу. Стрела чиркнула по бедру, но Амирам на бегу не почувствовал боли. Он отвлёкся, завидев, как на перекрестье улиц князь Давыд схлестнулся с защитниками городка. Их было четверо, князь – один. Защитники размахивали железом, мешая друг другу сойтись с противником. Бестолковые драчуны! Заносчивые виноградари! Сколько сил они тратили на пустые словеса! Кляли князя, костерили всячески! Какой только брани ни употребили! Посылали то на дно морское, то в нужник, а то и в геенну огненную. А князю всё нипочем! Знай себе буркалы таращит из-под налобья да мечом тычет. Но не бестолково, не так, как виноградари, а с расчётом. И расчёт его всегда верен. А что до брани – так она для Рюриковича пустой звук. Не ведает Давыд этих слов ромейского языка. Ни к чему управителю Тмутаракани понимать иноязычную брань. Утомились виноградари от толчеи, от собственной ярости устали и стали валиться, подобно скошенным колосьям. Эх, кровавую жатву совершил Давыд. Вот последний его противник упал, взвыл зажимая культю правой руки левой уцелевшей ладонью. Давыд занёс меч, намереваясь пресечь оглушительный вопль. А улица так узка, что латнику не остаётся места для толкового замаха. Тяжёлое лезвие чиркает по каменой кладке, мгновенная заминка и князь получает оглушительный удар по шлему. Давыл падает, доспехи грохочут. Ещё один сокрушительный, сминающий железо удар. Князь вопит. На него наседает вражеский рыцарь. В лёгком доспехе, с незнакомым гербом на груди, он крушит тело Давыда огромным топором. Поверженный князь отмахивается мечом. Силы его тают. Амирам замирает. Скрытый выступом стены, он незаметен для сражающихся.

– Чего стоишь? Зачем замер? Струсил, корабельщик? – слышит он надсадный хрип.

Князь Володарь в лёгкой кольчуге, без шлема, вооруженный одним лишь коротким мечом возникает в ущелье улицы. За его спиной толпятся разгорячённые схваткой половцы.

– Щит! Подайте щит! – хрипит князь, и ему подают требуемое.

Откуда взялась пантерья легкость в столь тяжеловесном теле? Володарь прыгает вперед. Щит в его руках – не менее грозное оружие, чем обоюдоострый меч. Он сокрушает противников, топчет их тела со слоновьей яростью, он костерит их, показывая отменное знание наречий прибрежного населения. Наконец князь прорывается к Давыду, становится над ним, помогает отразить смертельный натиск.

Князь Давыд бьется молча, с угрюмым упорством обречённого на победу. Лежа на спине или на боку, стоя на коленях, в полный рост, из любых положений он наносит противнику урон. Давыд бьётся так, словно за спиной его почитаемая христианами Непорочная Дева, словно именно в этой, может быть, последней, битве заключен сокровенный смысл бытия. А противник всё прибывает. Илюша сдерживает разгорячённых половцев, велит им разить врагов стрелами. На столь узком, заваленном неподвижными телами пространстве лишь двое мечников – Володарь и его противник – могут сражаться. Остальные будут лишь мешать. Двух противников убил Володарь, третьему удалось сбить князя с ног.