Самый далекий берег - Александр Бушков

Вот это уже было чистейшей воды самовнушение, мерцающийколпак надежно ограждал не только от пыли и бактерий, но и от любых запахов – ивсе же Кирьянов порой ловил себя на том, что хочется поплотнее забить ноздриватой, которую здесь неоткуда взять…

Он коснулся кругляшка на поясе, и звуки моментально утихли,но не прошло навязчивое ощущение, будто с равнины воняет грязными лохмотьями игнойными язвами, болезнью и бедой…

Ладно, они притихли пока что. Еще пару часов изнывать отбезделья, а вот сигареты кончаются, не рассчитал…

– Абрам Соломоныч, господин жидомасон! – позвал оннегромко. – У вас как насчет табачку? В палатку тащиться неохота…

– Какой разговор, Костя? Подходите.

Кирьянов, беглым взглядом окинув нехитрые приборы иубедившись, что все в порядке, спустился по узенькой сверкающей лесенке, пошелк соседней тачке, откуда уже проворно спускался Кац. Далеко позади стояла ихобычная палатка, и никого возле нее не было: всех усадили за пульты тачек, дажеВасю с Митрофанычем.

Они встретились как раз на полпути, Кирьянов взял унапарника запечатанную пачку, благо у того это была не последняя. Щелкнувзажигалкой, спросил:

– Соломоныч, вы видели? Иные из них определенно тащат ссобой какие-то пожитки. Что-то вроде сеток, неизвестно из чего сплетенных, атам у них что-то навалено непонятное…

– И что? – устало пожал плечами маленький носатыйКац.

– Да ничего, – ответил тем же жестомКирьянов. – Но это определенно пожитки… А звуки слышали?

– Я «щит» включаю.

– Я тоже. Но иногда тянет послушать.

– А зачем, Костя? Какой смысл?

– А без всякого смысла, – сказал Кирьянов. –У них что-то случилось, полное впечатление…

– Вполне может быть. И что, нам легче будет, если мыпоймем, что именно? У нас задача и точный приказ…

– Ну да, – сказал Кирьянов. – А если что нетак – не наше дело, как говорится, родина велела… – И он немелодичномурлыкал дальше: – Как сладко быть ни в чем не виноватым, солдатом, солдатом…

– Мы все же пожарные скорее, а не солдаты, –сказал Кац. – Не принимайте все так близко к сердцу, душевно вам советую.Я за три года навидался сцен и загадочнее, и, пожалуй что, гораздо печальнее.Вы привыкайте. Это надолго – я имею в виду, служба.

– Она вам нравится?

Кац пожал плечами:

– Я как-то и не задумывался в этом аспекте… Как этослужба может нравиться или не нравиться? Коли она – служба? Нужно держатьравнение в шеренге…

– А все же?

– Костя, мы все через это прошли, – сказал Кацнегромко. – Сначала многое кажется бессмысленным и нелепым, потомвтягиваешься. Главное, совершенно точно известно, что нас никогда не заставятделать ничего по-настоящему плохое, уж поверьте изрядно пожившему на этом светестарому еврею. Но это еще не самое главное. А самое главное… Самое главное,пожалуй, в том, что здесь нет антисемитизма, что как нельзя более по душестарому Кацу. Между прочим, здесь нет также и тени русофобии, что должно бытькак нельзя более по душе вам. Здесь вообще нет никаких «фобий» и «измов», этотмир настолько прекрасен, несмотря на то, что порой скучен беспросветно,неинтересен в той его части, что довелось увидеть, даже уныл…

– Душу щемит от этой красоты, – саркастическиухмыльнулся Кирьянов.

Глаза Каца были большими и печальными.

– Это оттого, Костенька, что вы, в общем, благополучныйпожарный, – сказал он совсем тихо. – А вот попробуйте представитьсебя в месте под названием Аушвиц… слышали про такое место? И попробуйтепредставить, что вас в этом Аушвице взяли за локоток, отвели в угол ипредложили более там не быть, и все, что обещали, вот поразительно, оказалосьчистой правдой, а не бредом спятившего соседа по бараку…

Кирьянов сглотнул застрявший в горле комок и с трудомвыговорил:

– Шутите?

– Шучу, шучу, конечно, – ответил Кац спринужденной улыбкой. – Что еще делать прожженному жидомасону, как непудрить мозги рослому, бесхитростному и красивому русскому парню? Карма такая…У меня, кажется, индикатор пищит?

Он резко отвернулся и пошел, почти побежал к своейсверкающей тачке. Кирьянов долго смотрел ему вслед в тяжелом раздумье, потомплюнул, дернул головой и взобрался на свое место, злясь на себя за то, что незнает, как отнестись к услышанному. Временами окружающее казалось емунеустойчивым и зыбким, странной смесью сна и яви, он не мог отличить правду отбаек, истину от вранья, мучительно продирался к неким откровениям, вот тольконе знал, стоит ли это делать вообще, не знал, существует ли законченная,неподдельная и всеобъемлющая истина. Она открывалась как-то по кусочкам,урывками и случайными озарениями, и за крохами точного знания, он зналсовершенно точно, высилась такая громада непознанного, что руки опускались…

Расфилософствовался, топорник, одернул он себя, ловковзбираясь по сверкающей лесенке. Самое подходящее занятие для рядовогогалактического пехотинца, никогда не ощущавшего желания уподобиться Канту,Шопенгауэру и даже доценту-соседу из пятой квартиры… Интересно, зачем тебеабсолютная и всеобъемлющая истина, даже если она существует? Тайка и безфилософических рассуждений принимает, каков есть, да и остальные…

Он с угрюмым вздохом откинулся на спинку кресла,присмотрелся. Да, это были пожитки – набитые чем-то сетки, продолговатыепредметы, чересчур правильной, рукотворной формы, непохожей на игры природы сдеревом и камнем… Ну и что?

Вдали показался приближавшийся с приличной скоростьюлетательный аппарат, обтекаемый, небольшой, сверкавший. Не издавая ни малейшегошума, он пронесся высоко над скопищем метлообразных существ, не обративших нанего ровным счетом никакого внимания, вмиг погасил скорость – только что нессябыстрее иного истребителя и вот уже висит над бурой каменистой землей рядом стачкой Кирьянова.

Опустился наземь, едва слышно захрустели мелкие камешки,придавленные плоским брюхом. Колпак откинулся, выпрыгнул прапорщик Шибко,быстро оглядевшись, взлетел к Кирьянову с обезьяньим проворством.

– Держите? – спросил он вяло, доставая сигареты.

– Держим, – сказал Кирьянов. – Три раза лезливперед, три раза откатывались. Рутина…

– Терпи, обер, – фыркнул Шибко. – Не каждыйже раз героически зарабатывать приличные ордена в роли Колумбов и Магелланов…

– Что там? – спросил Кирьянов, кивнув вперед, в тусторону, откуда прапорщик прилетел.

– Да ни хрена хорошего, – поморщился Шибко. –Ни просвета. Километра на три по долине – сплошные метелки. Помнишьдолбаные времена борьбы с алкоголизмом, когда в магазин и с талонами было непролезть, кроме как по головам? Вот такая картина. Классическая очередь ввинный. Ордами прут…