Хрупкое сердце - Бонкимчондро Чоттопаддхай

Когда женщина приблизилась к постели и вперила свой взор в лицо Дебендро, он понял, что слуга прав: перед ним стояла сумасшедшая.

Некоторое время она молчала, пристально глядя на Дебендро, затем спросила:

— Ты не узнал меня? Я — Хира...

Да, вот теперь-то Дебендро узнал ее!

— Что с тобой стало? — вырвался у него удивленный вопрос.

Бросив на него бешеный взгляд, молча закусив губы, она занесла над ним руку, сжатую в кулак. Затем, немного успокоившись, Хира заговорила:

— Ты еще спрашиваешь, что со мной стало? Разве не ты виновник этого? Теперь ты не узнаешь меня, а ведь когда-то развлекался со мной здесь!.. Теперь ты не помнишь, как здесь, в этой комнате, ты обнимал мои ноги (говоря это, Хира подняла ногу и поставила ее на кровать) и пел:

Не мучь души воспоминаньем,

Дай мне упасть к твоим ногам.

— Я потеряла рассудок в тот день, когда ты избил меня и выгнал из дома, — продолжала она. — Сначала я решила отравиться, но потом меня осенила счастливая мысль: чем травиться самой, лучше отравить тебя или твою Кундо... Эта мысль давала мне силы скрывать свою болезнь от людей. У меня были припадки. Вдруг найдет что-то — и я теряю сознание; потом проходит — и я снова могу работать. Наконец мне удалось утешить себя и отравить твою Кундо! Только после ее смерти мне стало еще хуже. Я поняла, что больше мне уже не скрыть своей болезни, и потому решила бежать. Мне нечего было есть... Кто станет кормить сумасшедшую? Я просила милостыню, когда могла, а если чувствовала приближение приступа, ложилась под дерево и лежала, пока он не проходил. Когда я услышала, что ты умираешь, я не могла удержаться, чтобы не потешить себя еще раз. Я молю бога, чтобы для тебя не нашлось места даже в аду! — И она громко расхохоталась.

Дебендро в ужасе отпрянул от нее, а Хира закружилась по комнате и, напевая:

Не мучь души воспоминаньем,

Дай мне упасть к твоим ногам, —

выбежала из дома.

С того дня Дебендро метался в постели, словно в его тело вонзилась тысяча шипов, и не мог найти себе места. Перед смертью он впал в бред.

— Дай мне упасть к твоим ногам, — твердил он. — Дай мне упасть к твоим ногам...

И даже после того, как он умер, испуганные привратники рассказывали, что по ночам в его доме слышится женский голос:

Не мучь души воспоминаньем,

Дай мне упасть к твоим ногам.

Так кончается повесть о ядовитом дереве.

Будем надеяться, что ни в одном дворе его семя не найдет для себя благодатной почвы.

На берегу Ганга в манговой роще сидел мальчик Протап и слушал вечерний шум реки. У его ног, на нежной траве, лежала девочка Шойболини и молча, не отрываясь, смотрела на него. Время от времени она поглядывала на небо, на реку, а затем снова обращала свой взор к мальчику. Шойболини было лет семь-восемь, Протап вступал в пору юности.

Высоко в небе громко пела маленькая певчая птичка палия. Шойболини стала передразнивать птицу, и манговая роща ответила ей трепетом листьев. Шум бегущей реки подхватил эту песню-насмешку.

Шойболини собрала нежные лесные цветы, сплела из них гирлянду и украсила ею шею мальчика. Затем она отобрала у него гирлянду, надела ее на себя, а потом снова на мальчика. Она никак не могла решить, кто должен носить это украшение. Наконец, заметив пасущуюся недалеко корову, Шойболини нацепила венок ей на рога и тем самым избежала неминуемой ссоры. Ссорились же они часто. Если не из-за гирлянды, то из-за птенцов, которых Протап доставал из гнезда, а когда поспевало манго — из-за спелых плодов, которые он срывал с дерева.

Когда на мягком вечернем небе зажигались звезды, дети принимались их считать. «Кто первым увидел?» — «Какая звезда появилась раньше?» — «Ты сколько видишь звезд?» — «Только четыре? А я вижу пять! Вот одна, вон другая, а во-о-н еще три». Но это была неправда, Шойболини видела только три звезды.

«Давай лучше считать лодки. Угадай, сколько там плывет лодок? Шестнадцать? Спорим, что восемнадцать!» Шойболини не умела считать, сосчитает раз — получается девять, сосчитает другой — уже двадцать одна. Потом они бросали это занятие и начинали следить за какой-нибудь одной лодкой. «Кто в ней? Откуда она плывет? И куда?»

Вода на веслах блестит, словно золото.

Так возникла привязанность, которую можно назвать любовью, а можно назвать и как-нибудь иначе. Ему шестнадцать лет, ей — восемь. И кто умеет любить более пылко, чем юноша!

Но словно каким-то проклятием обычно бывает отмечена ранняя любовь. Часто ли, став взрослыми, вы встречаете того, к кому вас влекло в юности? Да и многие ли остаются достойными любви? К старости все проходит, от любви остаются лишь воспоминания, но зато как сладостны они!

В жизни каждого юноши бывает пора, когда он вдруг начинает замечать, что лицо его подруги прекрасно, а в глазах у нее светится какой-то загадочный огонек. Сколько раз, забыв про игру, он тайком наблюдает за ней, незаметно любуется ею! Порой он и сам еще не понимает, что уже любит. Но проходит время, и это прекрасное лицо, эти загадочные глаза куда-то исчезают. Он ищет ее по всему свету, но находит только в своих воспоминаниях. Да, над любовью ранней юности тяготеет какое-то проклятие!

Шойболини думала, что выйдет замуж за Протапа. Но Протап уже тогда знал, что этому не бывать. Ведь она приходилась ему родственницей, правда, очень дальней, но все-таки родственницей. В этом заключалась ошибка судьбы.

Шойболини родилась в бедной семье. У нее нет никого, кроме матери, и ничего, кроме хижины и собственной красоты. Протап тоже был бедняком.

Девочка росла и с каждым днем становилась все прекраснее. Но ни о какой свадьбе речи не шло. Ведь свадьба — это большие расходы, кто возьмет их на себя? Кто отыщет в такой глуши бесценный цветок?

Со временем Шойболини и сама поняла все это. Она знала, что без Протапа для нее нет на земле счастья. Она также знала и то, что в этом рождении[60]им не суждено быть вместе.

Протап и Шойболини стали думать о том, как им поступить дальше. Много дней они совещались тайком от людей. Наконец выход был найден. Они отправились к Ганге. В это время в реке купалось много народу. Протап сказал: «Поплывем, Шойболини!» И они поплыли. Оба являлись искусными пловцами, никто в деревне не мог соперничать с ними.

Стоял сезон дождей, Ганга выходила из берегов. Она волновалась, бурлила и стремительно катила свои воды. Разрезая волны, вспенивая воду и поднимая брызги, Шойболини и Протап быстро удалялись от берега. В пене волн их прекрасные молодые тела сверкали, словно два драгоценных камня, оправленных в серебро. Люди на берегу, увидев, что дети заплыли слишком далеко, стали кричать, чтобы они немедленно вернулись. Но мальчик и девочка не слышали тревожных криков и продолжали плыть дальше. Их снова звали, бранили, а они все плыли и плыли. Когда берег уже почти скрылся из виду, Протап сказал: