Бумажные призраки - Джулия Хиберлин

Я молча наблюдаю, не решаясь вмешаться. Сетка из светлых царапин на столе мозолит мне глаза – будто какие-то психи играли здесь в крестики-нолики. Я собиралась немного замаскировать их мебельным маркером цвета «вишневый дуб» (купленным в магазинчике медгородка, куда Карл забрел в поисках «Маунтин дью»).

Солнце уже ползет вниз по стеклянному фасаду из сплошных окон.

– Я повешу зеркала обратно только перед самым отъездом, – заверяю я Карла. – А если тебе мешают окна, можно задернуть шторы.

Последние два часа Карл почти ничего не говорил, если не считать оскорбительного выпада в адрес пиксельного Фрэнка Синатры на стене лифта. Я спросила, как прошла беседа с врачом, и Карл по-настоящему растерялся: будто силился и не мог вспомнить сон.

– Да я не про то! – бурчит он. – Фотографии – одновременно окна и зеркала. Фотограф рассказывает одну историю, а люди потом интерпретируют ее по-своему. Идеальный кадр живет и дышит. Растет. Говорят, музыка – универсальный язык. Нет, универсальный язык – фотография.

Это практически точная цитата из его книги. Сказать ему, что мне это известно? Что я провела множество ночей, погружаясь в его черно-белые миры? Качалась на серых волнах Галвестона вместе с Виолеттой? Играла с двумя маленькими Мэри, запертыми в шкафу? Но разве эти слова не будут такими же безумными. как сам Фельдман?

Под настольной лампой все еще стоит портрет Рейчел. Я заставляю себя взять его в руки и положить перед Карлом.

– Что скажешь об этом снимке?

– Его сделал не я.

– Да, но какую историю он рассказывает?

– Эта девушка явно хотела бы оказаться в другом месте.

– Что про нее думает Уолт?

– Уолту жаль, что она умерла. А такие постановочные снимки для слабаков.

Одним яростным движением Карл смахивает на пол свою добычу. Барфли приподнимает голову, но на всякий случай решает не высовываться.

Я неверным шагом возвращаюсь к лампе и ставлю Рейчел на место. Начинаю собирать камни, чтобы Карл не увидел моих слез, потом открываю ладонь и высыпаю все камешки обратно на пол.

– Сам собирай свои камни, Карл. Или закажи уборку. Этим вечером я хочу побыть одна. Идем, Барфли.

У себя в спальне я начинаю усиленно работать над тем, чтобы унять слезы и восстановить дыхание. Достаю из кармана кость и бросаю ее на ковер до тех пор, пока не выпадает мое счастливое число – три. Потом выкидываю счастливое число Рейчел, шесть.

Через десять минут меня, как обычно, отпускает. Мои приступы уже давно не длятся больше десяти минут. Я научилась даже горевать.

Книга с фотографиями Карла, разорванная пополам, лежит на комоде.

Кровать и подушки по-прежнему похожи на разворошенный сугроб. Номер сегодня не убирали – я повесила на дверь табличку с надписью «Не беспокоить».

Подхожу, беру ручку и записываю в гостиничный блокнот сегодняшние траты: «Газета – 1,25 доллара, обед в кафе – 10,12 доллара, мебельные маркеры – 8,37 доллара».

В гардеробной достаю рюкзак и открываю потайной кармашек. Пальцы сперва натыкаются на моток гладкой, как змея, нейлоновой веревки, потом находят серебристый скотч. Карл опять включил «Семейную вражду», но до меня доносятся только отдельные взрывы хохота. Идеальный саундтрек к безумию.

Уолт сказал, моя сестра умерла. Никто и никогда еще не говорил мне этих слов.

Я кладу на кровать книгу Карла и аккуратно заклеиваю корешок.

Когда мне было восемнадцать, я нашла Эдну Зито в доме престарелых. Ее конвертики с инструкциями для бытовой техники порой обнаруживались в самых неожиданных местах, и я не могла просто так исключить вероятность того, что именно она приклеила близняшек под чердачную лестницу.

Ее сын Никсон тоже считал, что такое возможно.

– Она вечно все прятала, – сказал он мне по телефону. Мать он назвал «забывчивой».

Когда я рассказала ему о своем детстве в их старом доме – как я тайком оставила его имя на дверном косяке и нашла под лестницей «любопытную» фотографию двух девочек-призраков, он с улыбкой отметил, что я – прирожденный романтик.

Однако первую встречу со своей матерью Никсон организовал неохотно и сам на нее не явился. При этом он не задавал слишком много вопросов, что было очень даже хорошо. В ту пору я как раз старалась не напрягать маму лишними звонками от незнакомых людей.

Когда я впервые увидела Эдну, она сидела в инвалидном кресле. Красная рубашка в черный горох, черные брюки – эдакая скрюченная божья коровка. Вместе с еще пятью старушонками они организовали общество «Перекати-Полли», все члены которого были прикованы к коляскам, при этом мастерски метали стеклянные шарики.

Они помнили, как в детстве бегали наперегонки с шарами из высохшей травы, знали наизусть разудалую песню с таким названием и рецепт одноименного пудинга.

Но сказать, какой сейчас год, не могли.

Сын Эдны предупредил, чтобы я не набрасывалась на его мать с вопросами, поэтому фотографию близняшек я приберегла до второго визита. Взгляните на их лица, сказала я. Вы знаете этих девочек? Может, они ваши родственницы? Мне показалось, что в ее взгляде на секунду вспыхнуло узнавание. Она пробормотала: Вот чертовки! Затем помотала головой и передала снимок Иде, Ида передала его Герте, Герта – Хейзел, а Хейзел – Опал.

Тот огонек в ее глазах заставлял меня возвращаться снова и снова. На Эдне я отрабатывала приемы, которые позже пригодились мне в общении с Карлом. Сама того не зная, она научила меня терпению и мирному сосуществованию с невидимками. В уютной старушечьей спальне дома престарелых мы вновь и вновь оказывались в красочном мире ее галлюцинаций.

Мы обедали в обществе Одри Хепберн, мчали на кабриолете по берегу моря, наслаждаясь свистом ветра за бортом, становились свидетелями появления на свет ее мертворожденной дочери – только на сей раз врачам удавалось спасти малышку. Однажды Эдна прошептала мне на ухо: Мир фантазий – всего лишь вторая реальность, лапочка.

Благодаря Эдне я проснулась в пушистой, как облако, гостиничной кровати с новой надеждой в сердце. Эдна снилась мне всю ночь. Она выкрасила мои волосы в синий цвет, и мы танцевали босиком на песке.

Во сне Эдна заверила меня, что раскусить Карла поможет Виолетта Сантана, третья красная точка на карте Техаса.