Тайный заговор - Филипп Ванденберг

— А теперь успокойтесь. Нет смысла скрывать от вас правду. Явленский писал только на русской или немецкой бумаге, изредка — на бумаге из Швейцарии. Эта же бумага, — Райманн повернул лист к свету, — родом из Италии. Вот видите водяной знак? Это указание на происхождение. Амальфи. Там и сегодня изготовляют бумагу по старинной ремесленной технологии и искусственным образом старят. Так что эти работы, якобы принадлежащие Явленскому, действительно являются подделками. Мне искренне жаль, госпожа Коллин.

К ним подошел прокурор, который слышал слова Райманна. Обращаясь к профессору, он произнес:

— Итак, все подтвердилось!

Затем он посмотрел на Жюльетт. Та безучастно сидела за своим столом, уставившись прямо перед собой и подперев голову руками.

— А что вы на это скажете? — спросил прокурор. Жюльетт взяла одну из акварелей, повертела ее так и сяк, поднесла к глазам, внимательно рассмотрела ее и после паузы ответила:

— Я знаю, это звучит довольно-таки невероятно, но я могла бы поклясться, что эта картина — не та, которую я купила в Риме. Это копия.

К письменному столу подошел доктор Зенгер. Он тоже провел по бумаге пальцами, затем повернул лист и посыпал его тыльную сторону белым порошком. Через какое-то время порошок окрасился в зеленый цвет. Зенгер стряхнул его с листа.

— Вне всякого сомнения, — сказал он, поправляя очки, — бумаге нет и пяти лет, хотя она выглядит старше. Для более точной даты мне необходимо лабораторное оборудование. Но даже при всем моем желании не спешить с выводами я полагаю, что это копии, сделанные недавно и специально состаренные с помощью микроволн и ультрафиолета. Кстати, не очень профессиональная работа. Все это наводит на мысль, что кто-то работал второпях и спустя рукава. Второсортная работа, если вас интересует мое мнение.

Профессор Райманн согласно кивнул.

— Сначала я подумал, что к подделке акварелей приложило руку КГБ, что эти работы из тех, которые уже давно ходят по рукам. Однако для этого они чересчур новые.

Прокурор, явно нервничая, перебил разговор профессионалов:

— Профессор, вы не могли бы говорить понятным для всех языком? Не хотите же вы сказать, что секретная служба занимается подделкой произведений искусства?

— А что вас удивляет, господин прокурор?

— Я полагал, что у секретных служб есть другие задачи, а подделкой картин занимаются… мошенники.

— Конечно, но секретным службам нужны деньги, много денег, а подделка произведений искусства — относительно негрязный способ раздобыть их. Вы помните «Подсолнухи» Ван Гога? Картина выставлялась на аукционе в 1987 году за семьдесят семь миллионов марок. Происхождение не известно. Под давлением общественности спустя десять лет аукциону пришлось признаться, что этот якобы Ван Гог достался им от учителя рисования и изготовителя подделок Клода-Эмиля Шуффенэкера. Делать выводы я предоставляю вам.

Прокурор выглядел смущенным.

— Эти работы Явленского действительно могли оказаться подделками КГБ? — спросил он.

Райманн ухмыльнулся. Похоже, вся эта история доставляла ему немалое удовольствие.

— Видите ли, — осторожно заметил профессор, — я не думаю, что какие-то русские агенты сидели на чердаке одного из московских домов и тренировались писать акварели под Явленского. Все это происходило совершенно иначе. Во время «холодной войны» русская тайная служба преследовала различных изготовителей подделок. В большинстве случаев они задерживали этих людей, угрожали драконовскими штрафами, одновременно обещая им немалый заработок, если те согласятся работать исключительно на КГБ. Практика, которой пользовались, впрочем, не только русские. Хотя русские, надо признать, отличались особенной изощренностью.

— И по их инициативе были изготовлены подделки Явленского? — Прокурор указал на акварели, лежавшие на письменном столе Жюльетт.

— С Явленским особый случай. По цветопередаче и технике рисования он относится к числу художников, работы которого подделывать легче всего. Он стоит на одной ступени с Коротом, о котором говорят, что за свою жизнь он нарисовал две тысячи картин, шесть тысяч из которых висят в одной только Америке.

Профессор рассмеялся своей шутке, но, увидев серьезное лицо Жюльетт, сдержанно продолжил:

— Уже много лет на рынке искусства возникают все новые и новые акварели Явленского. Сначала они считались сенсацией, поскольку этот русский экспрессионист почти не рисовал акварелей. Ни один человек не знал, откуда эти работы, а меньше всех — покупатели. Чтобы успокоить рынок, была придумана история: говорили, будто бы в 1917 году Явленский послал в Петербург своему брату Дмитрию шестьсот акварелей, с которыми тот не знал, что делать. И только после развала Советского Союза они вновь всплыли. Подробности неизвестны.

— И вы полагаете, что эти три картины — из того источника?

— Да нет же! — воскликнул профессор и протянул прокурору одну из акварелей. — Против этого говорит уже одна только бумага, на которой они написаны.

— Но это подделки, не так ли?

— Новые подделки. Я полагаю, что мнение госпожи Коллин относительно того, что изначально купленные оригиналы были заменены подделками, вполне имеет право на существование. Строить догадки, каким образом это могло произойти, я, впрочем, не стану.

Прокурор подошел к письменному столу Жюльетт.

— А вы, госпожа Коллин, ничего не хотите сказать по этому подводу?

— Нет, — ответила Жюльетт, — потому что я здесь ни при чем.

— В таком случае я заявляю, что эти картины конфискованы на время, пока будет вестись следствие.

Мир для Жюльетт рухнул.

Вот уже три дня Бродка наслаждался роскошью старомодного динамика с кабелем, который нужно было воткнуть в предназначенный для этого паз. Канал был всего один, но и тот работал только днем.

Уже давно, с тех пор как санитар Ио обманул его и лишил денег, у Бродки не шла из головы одна мысль: как отомстить обманщику. Каждое утро, когда Александр просыпался и видел в проеме двери рожу санитара, он клялся отплатить этому человеку и во что бы то ни стало выбраться отсюда.

Бродка избегал говорить с Ио. Тот, в свою очередь, тоже ограничивался минимумом необходимых слов.

Когда Бродка не был занят хождением между окном и кроватью своей клетки, он смотрел на потолок и думал о побеге. Но все его планы, которые он разрабатывал, разбивались об Ио. Эта сволочь была его врагом номер один.

Дни тянулись вязкой чередой; казалось, их монотонный бег определялся отвратительной лампочкой под потолком, которая словно по мановению волшебной палочки загоралась с наступлением сумерек и ровно в девятнадцать часов гасла. Опека простиралась столь далеко, что Бродка даже не в состоянии был включать и выключать свет по собственному желанию.

С тех пор как Бродка попал в эту клинику, он утратил всякое чувство реальности. Однако он знал, что со времени истории с Ио прошло три дня. В этот, третий, день Бродка снова смотрел на лампочку под потолком, когда ему в голову пришла гениальная идея.