Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Бродка пожал плечами.

— Возможно, воры хотели потянуть время. Возможно, они собирались продать украденные картины до того, как подмену обнаружат. Это один из вариантов. Но против него анонимный звонок прокурору. Так что эта версия отпадает. Нет, я полагаю, что кто-то совершенно сознательно хочет причинить тебе вред.

— Итак, все же Гинрих.

Бродка смущенно отвернулся.

— Не хочу тебя пугать, дорогая, но у меня нехорошее предчувствие.

— Что ты имеешь в виду? — Жюльетт напряглась.

— Может быть, люди, которые уже несколько месяцев охотятся за мной, взяли на прицел и тебя тоже?

— Зачем им это делать? У меня нет врагов. По крайней мере, таких, о которых мне известно.

— Но они знают тебя и знают, что ты со мной. Они стреляют в тебя, желая попасть в меня.

Жюльетт молчала. В последнее время она о многом передумала. Она ломала себе голову над тем, кто из ее окружения или клиентов мог иметь связи с преступным миром. Но чем больше она об этом думала, тем больше все эти размышления казались ей абсурдными.

А теперь вот и Бродка заговорил о том же самом. Он надеялся, что она сможет хотя бы предположить, кто способен на такой поступок.

Но Жюльетт убежденно ответила:

— Гинрих. Больше никто.

Интуиция подсказывала Бродке, что Коллин — это ложный след. Он считал профессора мстительным, возможно, даже подлым, но, несмотря на свою алкогольную зависимость, Коллин был достаточно умным, чтобы придумать план, из-за которого он первым попал бы под подозрение.

Вместе с Жюльетт Бродка на следующий день занялся изучением списка гостей, приглашенных на вернисаж. Бродка спрашивал о каждом, и Жюльетт рассказывала ему то, что знала о своих клиентах.

Жюльетт не исключала, что среди гостей могла быть темная лошадка, поскольку некоторых посетителей она знала только по имени, которым были подписаны их чеки. Но с этой точки зрения проблем не возникало никогда. Большинство из тех, кто приобретал картины в галерее, были ее клиентами на протяжении многих лет.

— А кто пришел к тебе впервые? — поинтересовался Бродка, добравшись до конца списка.

— Все присутствующие бывали у меня по меньшей мере один раз, — ответила Жюльетт. — Чужих я не приглашала, новых клиентов — тоже. Разве что…

— Да? — Бродка выжидательно посмотрел на нее.

— В списке отсутствуют имена журналистов. Видишь ли, я посылала приглашения во все редакции, так принято. И на вернисаж явились два фотографа, а также редакторша из журнала «Арте».

— Того, что постарше, я знаю, — сказал Бродка. — Его зовут Хаген, он работает на ДПА.[10]А второй?

— Без понятия. Но мне бросилось в глаза, что он носился как угорелый и столько фотографировал, словно ему нужно было сделать из этого материала специальный выпуск журнала.

— А где вышли фотографии?

— Думаю, нигде.

— Как зовут этого одаренного репортера?

Жюльетт пожала плечами.

— Я забыла его фамилию. Помню только, что он говорил, будто работает на журнал «Ньюс».

— «Ньюс»? Ну надо же! Как будто «Ньюс» станет печатать фотографии с вернисажа!

— А почему нет? — смутившись, спросила Жюльетт.

Бродка ничего не ответил и, сняв с телефона трубку, набрал номер главного редактора «Ньюс» Дорна. От Дорна он узнал то, о чем уже догадывался: «Ньюс» не заказывал никаких фотографий с вернисажа.

— Странная история, — задумчиво пробормотал Бродка.

Жюльетт, которая по-прежнему не понимала, куда он клонит, спросила:

— Почему странная? Я так радовалась, что тот человек пришел. Думала, публикация его фотографий послужит хорошей рекламой для моей галереи.

Бродка горько рассмеялся. Он пытался вспомнить, как выглядел тот фотограф. Но случай с пьяным Коллином вытеснил все остальное. Поразмыслив, Бродка позвонил в ДПА и поинтересовался, где он может найти Хагена. Ему ответили, что в обеденное время фотограф обычно находится в своем офисе.

— Пойдем! — сказал Бродка, протягивая Жюльетт руку. — По дороге я тебе все объясню.

Агентство печати размещалось в большом старом доме в центре города. Приветливый швейцар сразу же пропустил их после того, как Бродка назвал свою фамилию. Третий этаж, вторая дверь налево.

Хаген, пожилой господин почти пенсионного возраста, одевался в стиле английского провинциального дворянства; его серебристые усы замечательно вписывались в общую картину. Он обладал довольно скромным талантом фотографа, и по этой причине его задействовали в основном на пресс-конференциях и событиях общественного характера. Лучше, чем фотографии Хагена, был, однако, его фотоаппарат — «Лейка М3» пятидесятых годов, которым он по праву гордился.

Бродка объяснил Хагену, о чем идет речь, и спросил, помнит ли он второго фотографа, который тоже был на вернисаже.

— С трудом, — ответил Хаген. — Я его никогда раньше не видел, да и после презентации в галерее тоже. Помню только, что меня удивило рвение, с которым этот парень принялся за дело. Он щелкал как сумасшедший и фотографировал вещи, которые я сам никогда бы не стал снимать.

— Я могу посмотреть вашу пленку с вернисажа? — спросил Бродка.

Хаген ничего не имел против и включил на столе подсветку.

Бродка с лупой разглядывал каждый негатив. На нескольких снимках можно было увидеть Жюльетт, один раз — даже Бродку с лицом мрачнее тучи. Но среди них не было ни одного снимка, который бы помог им. И все же во время просмотра Бродка нашел то, что надеялся отыскать: замечательный четкий негатив, на котором был виден пресловутый фотограф.

Он попросил Хагена увеличить негатив № 28.

— Через пять минут будет фотография, — сказал Хаген. — Извините, я сейчас вернусь. — И исчез.

— Слышала? — сказал Бродка, пока они ждали Хагена. — Он фотографировал вещи, которые совершенно не касались выставки.

Жюльетт скривила свое красивое личико, словно сомневалась в словах Бродки.

— Знаешь, — произнесла она, выдержав паузу, — нельзя зацикливаться на чем-то, что впоследствии может оказаться ошибкой. Вполне вероятно, тот фотограф был от другой газеты. Ты же сам когда-то говорил, что там, где есть возможность бесплатно перекусить и выпить, всегда можно встретить репортера.

И они оба рассмеялись. Затем вернулся Хаген и положил на стол перед Бродкой требуемое фото форматом 20 х 30.

Бродка склонился над снимком. Мужчине, запечатленному на нем, было около тридцати лет. Темноволосый, с немного искривленным носом, он ничем не выделялся среди толпы. Фотоаппарат и вспышка, висевшие у него на груди, выглядели скорее как атрибуты любителя, а не профессионала. Александр пододвинул фотографию Жюльетт.