120 дней Содома - Маркиз Де Сад

Четвертый использовал для подобных «пиршеств» лишьсемидесятилетних женщин. Я видела, как он действовал с одной из них, которойбыло никак не меньше восьмидесяти. Он лежит на канапе, матрона, сидя над ним накорточках, вываливала ему старое дерьмо на живот, тряся его старый сморщенныйчлен, который почт не получал разрядки. В доме у госпожи Фурнье была еще однаособенная конструкция: своего рода стул с дыркой; человек мог помещаться такимобразом, что его тело находилось в другой комнате, а голова – на месте горшка.Я устраивалась со сторож тела и, встав на колени у него между ног, старательнососала его член во время всей операции. Итак, эта особая церемония заключаласьв том, что какой-нибудь простолюдин, специально нанятый для этого, не слишкомвдаваясь в подробности того, что ему предстоит делать, входил с той стороны,где было сиденье стула, садился на него и отправлял туда свой кал, падавшийпрямо на лицо пациента, которого я обхаживала. Исполнитель должен былнепременно быть грубой деревенщиной, страшнее и отвратительней жабы; крометого, было необходимо, чтобы он был старым и некрасивым. Сначала его показывалигостю, если он был лишен всех этих качеств, то не годился. Я ничего не видела,но все слышала: настоящим шоком стал для меня миг разрядки этого человека; егосперма устремлялась мне в глотку, по мере того, как говно покрывало ему лицо; явидела, как он выходил оттуда, будучи в таком состоянии; его прекрасно обслужили.После окончания этой операции я встретила того любезного человека, которыйтолько что оказал ему эту услугу: это был добродушный и честный овернец,работавший подручным у каменщиков, очень довольный тем, что заполучил мелкуюмонету за работу, которая заставляла его освободиться от тяжести в кишках ибыла для него намного приятнее, чем таскать ручные носилки. Он выглядел пугаломиз-за своего уродства, и, судя по всему, ему было больше сорока».

«К черту Бога, – сказал Дюрсе, – вот как это надопроделывать». И он прошел в свой кабинет с самыми старыми шлюхами, Терезой и ЛаДегранж; спустя несколько минут все услышали его крики, но, вернувшись, он непожелал рассказать компании о тех эксцессах, которым только что предавался.Подали ужин, который был не развратнее обычного; друзьям в голову пришла мысльпровести время после ужина, запершись – каждый в своем углу – вместо того,чтобы забавляться всем вместе, как они обычно делали; Герцог занял будуар вглубине с Эркюлем, госпожой Ла Мартен, своей дочерью Юлией, Зельмир, Эбе,Зеламиром, Купидоном и Мари. Кюрваль захватил себе гостиную для рассказов,устроившись там с Констанс, которая каждый раз дрожала от страха, когда ейприходилось оставаться с ним, и которую он совершенно не собирался успокаивать,а также с Фаншон, Ла Дегранж, «Разорванным-Задом», Огюстин, Фанни, Нарциссом иЗефиром. Епископ прошел в гостиную собраний с госпожой Дюкло, изменившей в тотвечер Герцогу (мстя за его измену, которую он совершил), уведя с собой Алину,«Струю-В-Небо», Терезу, Софи, очаровательную крошку Коломб, Селадона и Адониса.Что касается Дюрсе, то он остался в столовой, где убрали остатки ужина иразбросали ковры и подушки. Итак, он уперся там с Аделаидой, своей дорогойсупругой, Антиноем, Луизон, мадам Шамвиль, Мишеттой, Розеттой, Гиацинтом иЖитоном. Эти действия были продиктованы скорее усилением похоти, чем какой-либодругой причиной: головы так разгорячились в тот вечер, что, по единодушномумнению, никто не пошел спать, а, напротив, в каждой комнате было совершеностолько гнусностей и мерзостей, что невозможно себе представить. К рассвету всезахотели снова сесть за стол, хотя много пили в течение ночи. Сели вперемешку,не соблюдая различий; кухарки, которых разбудили, отправили к столу взбитыеяйца, луковый суп и омлеты. Все выпили еще, но Констанс была очень печальной,ничто не могло успокоить ее. Ненависть Кюрваля росла одновременно с еенесчастным животом. Она только что ощутила ее на себе во время оргий этойночью, где было все, кроме ударов: договорились, что дадут подрасти ее «груше»;итак, она ощутила на себе самые скверные приемы, которые только можно себепредставить. Она хотела пожаловаться на это Дюрсе и Герцогу, своему отцу исвоему мужу, которые послали ее ко всем чертям и сказали, что в ней несомненноесть какой-то недостаток, который они сами не замечали, если она может так ненравиться и самому добропорядочному и честному человеку: вот и все, чего онасмогла добиться. Затем все отправились спать.

Одиннадцатый день.

Встали очень поздно; полностью отменив в этот день обычныецеремонии, сели за стол сразу же после того, как поднялись с постели. За кофе,который подавали Житон, Гиацинт, Огюстин и Фанни, было достаточно спокойно.Однако Дюрсе хотел непременно заставить пукать Огюстин, а Герцог – направить врот Фанни. Итак, поскольку от желания до исполнения был только шаг, всеполучили удовлетворение. К счастью, Огюстин была подготовлена; она отпустилаоколо дюжины пуков в рот финансиста, которые уже было возбудили его. Чтокасается Кюрваля и Епископа, то они ограничились прикосновениями к ягодицамидвух маленьких мальчиков, и все прошли в гостиную для рассказов.

«Взгляни-ка, – сказала мне однажды крошка Евгения,которая начинала осваиваться с нами и после шести месяцев пребывания в борделестала еще красивее, – взгляни, Дюкло, – сказала она мне, задирая насебе юбку, – вот таким мадам Фурнье хочет ни деть мой зад весь день».Говоря это, она показала мне слой говна толщиной в дюйм, который полностьюзакрывал ее хорошенькую маленькую дырочку в попке. – «И что она хочет,чтобы ты делала с этим?» – спросила я ее. – «Это готовится для одногопожилого господина, который придет сегодня вечером, – отвечалаЕвгения, – она хочет, чтобы у меня непременно было дерьмо взаднице». – «Ну что же, – сказала я, – он будет доволен, посколькуневозможно там иметь его больше». Евгения сказала мне, что после того, как онасправила нужду, госпожа Фурнье специально так ее вымазала. Мне было любопытноувидеть эту сцену, и, как только позвали это маленькое хорошенькое создание кгостю, я со всех ног бросилась к дырке в стене. Гостем был один монах, из тех,кого называют «шишками»; он был из ордена де Сито, толстый, высокого роста,крепкий, лет около шестидесяти. Он ласкает девочку, целует ее в губы и, спросивее, все ли у нее чисто поднимает юбку, чтобы самолично проверитьбезукоризненную чистоту, в которой его заверяла Евгения, хотя ей было отличноизвестно обратное; впрочем, ей было приказано говорить ему именно так. «Как,маленькая плутовка? – сказал монах, увидев, как все было на деле. –Как? Вы осмеливаетесь говорить мне, что вы чисты, имея при этом такую грязнуюпопку? Похоже, что вы уже недели две не подтирали ее. Это меня огорчает;поскольку мне так хочется видеть ее чистой, мне самому придется позаботиться обэтом». Говоря это, он заставил девочку опереться о кровать, встал на колени уее ягодиц, разведя их двумя руками. Сначала можно было подумать, что онразглядывает и, кажется, удивлен; понемногу он привыкает к картине, язык егоприближается, он отхватывает куски, чувства воспламеняются, член встает, егонос, рот, язык, – все, кажется, работает одновременно, его восторг кажетсятаким сладострастным, что он едва может говорить; наконец сперма поднимается:он хватает свой член, трясет его и, получая разрядку, заканчивает чистить, датак тщательно, что не верится, что всего лишь мгновение тому назад зад мог бытьгрязным. Распутник не останавливается на этом: похотливое пристрастие было длянего предварением главного. Он поднимается, еще раз целует девочку, подставляетей здоровый отвратительный грязный зад, которым приказывает сотрясать; этидействия вновь возбуждают его, он добирается до зада моей товарки, осыпаетновой порцией поцелуев, а поскольку то, что он сделал затем, не входит в моюкомпетенцию и не помещается в рамках этих рассказов, позвольте мне передать ЛаМартен право рассказать вам о распущенности одного злодея, которого она оченьхорошо знала и от которого, чтобы избежать любых вопросов с вашей стороны,господа (поскольку мне по вашим же законам не позволено отвечать), я перейду кдругой подробности.»