120 дней Содома - Маркиз Де Сад

Было решено, что на следующий день я перейду жить к нему задвадцать луидоров в месяц и стол; он был вдовцом, я без проблем могла бы занятьантресольный этаж в его доме; там у меня будет служанка и общество, состоящееиз трех друзей и их любовниц, с которыми они встречаются, чтобы устраиватьраспутные ужины четыре раза в неделю то у одного, то у другого; моим единственнымзанятием будет много есть то, что он прикажет мне дать; при том, что онпроделывал, было важно, чтобы он кормил меня по своему усмотрению; так вот,хорошо есть, хорошо спать, чтобы пища легко переваривалась, регулярно каждыймесяц полностью очищать кишки и какать ему в рот два раза в день; это число недолжно меня пугать, потому что при таком приеме пищи мне, возможно, придетсясправлять большую нужду скорее три, а не два раза. В качестве первого задатка кэтой сделке финансист передал мне очень красивый бриллиант, поцеловал меня,велел мне уладить все счеты с госпожой Фурнье и быть готовой завтра утром ктому времени, как он придет за мной. Я быстро со всеми распрощалась; сердце моене сожалело ни о чем, ему неведомо было искусство привязанности; лишь Евгения,с которой у меня нот уже полгода были очень близкие отношения, сожалела обудовольствиях, испытанных со мной; и вот я уехала. Д'Окур принял менявеликолепно; он сам устроил меня в очаровательной комнате, которая должна былаотныне стать моим жилищем; вскоре я там великолепно устроилась. Я была обреченана то, чтобы есть четыре раза в день; во время трапезы подавалось бессчетноеколичество блюд, которые, впрочем, я очень любила, – такие как рыба,устрицы, соления, яйца и разные виды молочных продуктов; впрочем, я была такхорошо вознаграждена, что было бы грех жаловаться. Основу моей обычной трапезысоставляло огромное количество белого мяса птицы и дичи без костей,приготовленные самыми разнообразными способами, немного мяса животных безовсякого жира, очень мало хлеба и фруктов. Надо было есть все эти сорта мясадаже утром за завтраком и вечером за полдником; в эти часы мне подавали его безхлеба; Д'Окур понемногу стал просить меня воздерживаться от него; я, такимобразом, в последнее время совсем его не ела, как и овощных супов. В результатетакой диеты, как он и предвидел, выходило две дефекации в день, очень нежных имягких, самого изысканного вкуса, на который он претендовал и которогоневозможно было добиться, употребляя обычную пищу; можно было ему верить; онбыл знаток в этом деле. Наши операции происходили в то время, когда онпросыпался и когда шел спать. Подробности были такими, о которых я вам ужесказала; он всегда начинал с того, что сосал мне рот, который нужно было всегдаподставлять, никогда не полоская его; мне было позволено полоскать его лишьпосле сеанса. Впрочем, он не получал разрядки каждый раз. Наше соглашение нетребовало никакой верности с его стороны; Д'Окур держал меня у себя в доме, какгорячее блюдо, как кусок говядины; это не мешало ему каждое утро уходитьразвлекаться где-то на стороне. Два дня спустя после моего прибытия еготоварищи по разврату пришли отужинать у него в доме; каждый из этих трех вносилв то пристрастие, которое мы анализируем, свой особый нюанс, хотя в основесвоей все было едино; я думаю, господа, будет уместным, если перед тем, какпоставить номер в нашей коллекции, я немного подробнее расскажу о причудах,которым они предавались. Собирались гости. Первым был старый советникпарламента, лет около шестидесяти, которого звали Д'Эрвиль; его любовницей былаженщина лет сорока, очень красивая, имеющая один недостаток: она была немногополновата; звали ее мадам дю Канж. Вторым был отставной военный, сорока пяти –пятидесяти лет, которого звали Депре; его любовницей была очень красиваядвадцатишестилетняя особа, светловолосая, с великолепной фигурой, какую толькоможно встретить; ее звали Марианна. Третьим был старый аббат шестидесяти лет,которого звали дю Кудре, а в роли его любовницы выступал шестнадцатилетнийюноша, прекрасный как светлый день, которого аббат выдавал за своегоплемянника. Ужин был накрыт на антресольном этаже, часть которого я занимала.Трапеза, прошла весело и скромно, я заметила, что девица и юноша следовалипочти такой же диете, что и я. Характеры раскрылись во время ужина. Былоневозможно быть более развратным, чем Д'Эрвиль; его глаза, слова, жесты, –все свидетельствовало о распутстве, все рисовало развратные картины. Депре имелболее хладнокровный вид, но похоть в неменьшей степени составляла существо егожизни. Что касается аббата, то это был самый ярый безбожник, какого толькоможно было встретить; сквернословие слетало с его уст почти при каждом слове.Что до девиц, то они подражали своим любовникам, были очень болтливы, но достаточноприятного обхождения. Юноша показался мне столь же глупым, сколько и красивым,и госпожа дю Канж, казалось, была немного влюблена в него; но напрасно онабросала на него время от времени нежные взгляды, – он едва ли мог очем-нибудь заподозрить. Все приличия уже к десерту были утрачены, речи сталитакими же грязными, как и действия. Д'Эрвиль поздравил Д'Окура с его новымприобретением и спросил его, красивая ли у меня жопа и хорошо ли я сру. «Чертподери! – сказал ему мой финансист. – Ты и сам можешь это узнать; тызнаешь, что все, что мы имеем, у нас общее, и что мы охотно одалживаем своихлюбовниц, как деньги».

– «Ах, черт подери! – сказал Д'Эрвиль – Ясогласен». И тотчас же взяв меня за руку, предложил мне пройти в кабинет.Поскольку я колебалась, госпожа дю Канж нагло заявила мне: «Идите, идите,мадемуазель, мы здесь не особенно церемонимся; а я тем временем позабочусь овашем любовнике». Д'Окур, на которого я вопросительно взглянула, сделал мнеодобрительный знак, и я последовала за старым советником. Именно он, господа,представит вам, как и двое других, три эпизода, связанные с пристрастием,которое мы разбираем; они должны составить лучшую часть мост повествования вэтот вечер.

Как только мы закрылись с Д'Эрвилем, очень разгоряченнымпарами Бахуса, он с большим восторгом поцеловал меня в губы, отправив мне в роттри-четыре отрыжки вином Д'Ай, которые тотчас же вызвали у меня желание вернутьему их, впрочем, этого он, судя по всему, и добивался. Он задрал мне юбку,похотливым взглядом пресыщенного развратника оглядел мой зад, потом сказал, чтоего нисколько не удивляет выбор Д'Окура, поскольку у меня одна из самыхкрасивых попок в Париже. Он попросил меня начать с нескольких пуков, а когда явыдала ему их с полдюжины, снова стал целовать меня в губы, щупая и сильнораздвигая ягодицы. «Ты уже хочешь? – спросил он меня. – «Оченьхочу», – ответила я ему. «Ну что же, прелестное дитя, – сказал онмне, – так какайте в эту тарелку». Он принес для этой цели белуюфарфоровую тарелку, которую держал, пока я какала, а сам тем временемвнимательно разглядывал, как кал вылезает у меня из зада; это приятное зрелищеопьянило его, как он говорил, доставило наслаждение. Как только я закончила, онвзял тарелку, с наслаждением вдохнул запах вызывающий в нем похоть «пищи»; онтрогал рукой, целовал, обнюхивал кал, потом, сказал мне, что больше не можеттерпеть, сладострастие опьянило его при виде этих какашек, самых приятных,какие только приходилось ему видеть за свою жизнь; попросил меня пососать емучлен. Хотя в этой операции и не было ничего особенно приятного, страх вызватьгнев Д'Окура, если я не угожу его другу, заставил меня согласиться на все. Онустроился в кресле, поставив тарелку на соседний стол, на который он улегся попояс, уткнувшись носом в дерьмо, вытянул ноги; я пристроилась на более низкомстуле рядом с ним и, вытащив из штанов какой-то намек на член, что-то оченьвялое, вместо настоящего, несмотря на все свое отвращение, стала сосать «ценнуюреликвию», надеясь, что хотя бы у меня во рту она станет немного потверже; но язаблуждалась. Как только я взяла в рот, распутник начал свое дело; он скореепожирал, чем просто ел, маленькое, хорошенькое, совсем свеженькое яичко,которое я только что преподнесла; это заняло не больше трех минут, в течениекоторых его потягивания, его движения, его извивы свидетельствовали о самомяростном и самом агрессивном сладострастии. Но напрасно он старался, ничего унего не вставало, и маленький неказистый инструмент, всплакнув от досады у меняво рту, очень стыдливо удалился и оставил своего хозяина в поврежденномсостоянии, в забытьи, в крайнем истощении сил – вследствие самой разрушительнойиз сильных страстей. Мы вернулись. «Ах! К черту Бога! – сказалсоветник, – я никогда не видел, чтобы кто-нибудь еще так замечательносрал». Когда мы вернулись, в комнате были лишь аббат со своим племянником; онибыли заняты своим делом; я могу вам подробно обо всем рассказать. В этойкомпании напрасно старались обмениваться любовниками; дю Кудре, довольныйсвоей, никогда не брал себе другую и никогда не уступал свою. Для него не быловозможным, как мне рассказали, забавляться с женщиной; в этом состоялаединственная разница между Д'Окуром и им. Впрочем, он совершенно так жепринимался за церемонию: когда мы появились, юноша, опершись на кровать,подставлял попку своему дорогому дядюшке, который стоял перед ним на коленях,любовно принимая все в рот и размеренно глотая; одновременно он возбуждал рукойсвой малюсенький член, который, как мы увидели, свисал у него между ляжек.Аббат, несмотря на наше присутствие, кончил, клянясь, что мальчик изо дня вдень какает все лучше и лучше.