Собрание сочинений в десяти томах. Том 8 - Юзеф Игнаций Крашевский

геройскому настроению, когда он заявлял, что готов положить жизнь, объезжал днем и ночью лагерь, рассылал людей, отдавал приказания, строил войска, и были изумлены, когда увидели, как он внезапно остыл, приуныл, умолк и вернулся к молитве.

Некоторые, оправдывая его, винили во всем посполитое рушенье, которое не шевелилось и не приходило. Над ним издевались.

Тем временем канцлер, не обращая ни на что внимания, очень ловко вел переговоры, одни тайно, другие явно и официально. Татары уже соглашались на устройство съезда и высылку комиссаров. Говорили уже о заложниках, о месте, о времени. Оссолинский был уверен в успехе.

Едва все это устроилось, хотя и под секретом, казаки уже знали, что произошло. Они сунулись было к Ислам-Гирею с целью удержать его на своей стороне, но он грубо прогнал их.

Весь этот поход обошелся ему уже довольно дорого, а добычи принес мало. Он предпочитал иметь дело с королем, чем с Хмельницким, который, обманывая, дурача польских комиссаров, точно так же манил обещаниями татар, пользуясь ими для своих целей.

Через несколько дней канцлер сообщил королю, что с татарами по всей вероятности можно будет поладить за деньги.

Но условия, поставленные ханом, были тяжелы и унизительны. Оссолинский охотно скрыл бы их, так как хорошо знал, что они возбудят гнев и негодование. Татары требовали уплаты постыдного «гарача». Суть дела не изменялась от того, что они соглашались назвать его подарком, как бы вознаграждением войскам, которые Речь Посполитая имела в виду нанять против своих неприятелей.

Хмель, убедившись, что ему не удастся отвлечь хана от союза с королем, тотчас изменил тон и поведение. Несравненный мастер в искусстве лжи, прикрывавшейся то грубостью, то какою-то напускною придурковатостью, то пьянством, Хмельницкий, точно обиженный, начал плакаться, жаждать соглашения и примирения, расстилаться перед королем, изъявлять готовность пасть к его ногам и присягнуть в верной службе.

Из всего, что сообщают современники об этом запорожском вожде, видно, что он был коварнейшим плутом, который обманывал по порядку всех: польского кроля, татар, собственное войско и каждого, с кем имел дело. Его хамелеонское обличье менялось изо дня в день: сегодня горькие слезы раскаяния, завтра пена бешенства, там припадок черного безумия, но ничему этому нельзя было верить: дурачил, водил за нос всех.

С необыкновенной живостью притворялся безумным, бешеным — все это давалось ему одинаково легко. Когда находил выгодным, прикидывался пьяным и придурковатым, потом смирным и покорным, а там снова поражал неистовством и жестокостью…

То пьянство, о котором так часто упоминают, было для него только отличным средством издевательства над людьми. Теперь мы видим, что пьяным он бывал всегда, когда это могло служить его целям.

Убедившись под Збаражом, что нельзя мерить все польское рыцарство пилавецкою мерой, видя, что Ислам-Гирей ускользает из его рук, он тотчас сообразил, что может повернуть в свою пользу мнимый минутный успех поляков.

Лишь только хан вступил с Оссолинским в переговоры о гараче, который называли подарком, Хмель тотчас уведомил, что и он, уступая настояниям Ислам-Гирея, готов вступить в переговоры, заключить мир и присягнуть в верности его королевскому величеству.

Он знал, что усыпит этим не слишком ретиво стремившуюся в бой шляхту, воспользуется временем для лучшей организации сил, и не будет считать себя связанным договором. В польском лагере никто еще не знал о победе Радзивилла, нанесшего серьезное поражение казакам. Хмель был уже уведомлен о ней.

Он хорошо понимал, что король, лишь бы похвалиться в самом начале царствования успехами и договорами, готов принять самые тяжелые условия. Он решил извлечь из этого пользу, и не обманулся в расчетах.

Этот поворот со стороны Хмеля наступил так внезапно и странно, что король и канцлер, не зная, чему его приписать, поздравляли себя с удачной выдумкой вступить в переговоры с ханом.

Оссолинский приписывал этот результат отчасти слухам о приближении грозного посполитого рушенья, король заступничеству Пречистой Богородицы Вельской, которая, после Червенской и Ченстоховской, пользовалась в то время наибольшим почтением.

Лагерные шутники приняли весть о переговорах с негодованием и насмешкой. Простым холопским разумом соображали: легко догадаться, что татары и казаки не уступили бы так, здорово живешь; что-нибудь под этим скрывается! С чего бы это Хмель проявил такое неожиданное смирение!

Другие были рады, что вернутся домой, утешались этим и превозносили короля и канцлера.

«Лишь бы только домой сраму не принести!» — говорили они.

Условий никто не знал, но догадывались, что они тяжело отзовутся на доброй славе польского рыцарства.

Король ничего не говорил, но лицо выдавало его. На вопросы он отмалчивался. Оссолинский отделывался общими фразами, говоря только, что Речь Посполитая одержала важный триумф, а король покрылся славой. О себе он не говорил, хотя легко было заметить, что главную заслугу он приписывает своему искусству.

Ислам-Гирей первый сообщил королю о победе Радзивилла в Литве, и это известие несколько успокоило умы, так как объяснило уступчивость казаков. Поражало только, что хану посылали дорогие подарки и мешки, полные золота.

Как бы то ни было, Хмель явился к королю, пал на колени, присягнул в верности.

— Чего ж вы еще хотите? — говорили обрадованные миром. — Збараж избавился от осады, казаки поступают к нам на службу.

Шутники отвечали:

— Погодите, не окажется ли у медали оборотной стороны…

В это время из Збаража сообщили, что казаки действительно обязались отступить, но Оссолинский обещал им за это щедрый подарок. Отбивавшиеся еще в окопах герои в один голос закричали:

— Лучше погибнуть! Только того недоставало, чтоб мы, заплатив своей кровью, откупались от хлопов деньгами! Передайте им: пусть платят сами; мы не дадим ломаного щеляга!

Все набросились на Оссолинского, и по войску пошла ходить постыдная выдумка: «В Збараже двадцать татар бежали от одного поляка, в Зборове двадцать поляков утекали от одного татарина».

Триумф политики Оссолинского и короля начинал уже превращаться в посрамление. Король еще сохранял хорошее настроение, которое поддерживал в нем канцлер; и так, на вид победоносно, но с тревогой в душе, двинулись в Глиняны, а оттуда во Львов.

Ян Казимир довольно скромно и тихо вступил в русскую столицу. В войске роптали и подсмеивались. Два дня спустя, в городе распространялись жадно переписывавшиеся пасквили:

«Наступил радостный для нас день! Народился мир.

Радуйтесь народы: польский, литовский и русский! Великая победа на бумаге… Просвещенный князь канцлер порадел для отчизны, скрепил печатью славные трактаты. Честь ему и слава!

Статьи трактата с татарами:

— Между Ислам-Гиреем, ханом татарским, и его преемниками с одной стороны, и королем польским и его преемниками с другой заключаются навеки