Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

Ночью небо затянуло тучами. Темные тучи, которые обычно висели над свободной ото льда поверхностью посередине озера, начинали сгущаться, усилились порывы ветра, от которых стучали ставни и скрипели деревья. Готовясь пережидать бурю, мы наполнили ящик дровами и залили керосин в лампы, принесли в ведрах снег, чтобы растапливать и получать из него воду. Ветер все время усиливался, вздымая горы воды, которые катились и, падая и разбиваясь о скалистый мыс, вызывали устрашающий ливень из брызг, достающих до башни маяка и нашего маленького дома под ней.

Шторм бушевал в течение многих дней, поливая маяк водой, которая замерзала слой за слоем, как глазурь на свадебном торте, и превращалась в огромные сосульки, свисающие с решетчатой площадки маяка и крыши. Наша печь с трудом справлялась с обогревом, моля о воздухе, — вода замерзала, покрывая панцирем дымовую трубу, поэтому тяги практически не было. Мы кутались возле дымящей печи в темной комнате, а ветер завывал, волны сталкивались с непокорной землей и бросались на наш дом. В конце концов у папы не осталось выбора: озеро погребло нас в нашем же доме. Он освободил с помощью топора одно из окон от ледяной хватки, прорубившись во внешний мир через стекло и ледяной саркофаг. К тому времени буря начала угасать, небо очистилось от туч, и теперь наш покрытый льдом остров казался чем-то неземным, он будто перенесся сюда из волшебной страны ведьм и волшебников.

Папа залез на крышу с топором в руке, чтобы освободить дымоход. Мама наблюдала за ним, стоя внизу. Все эти годы он одерживал верх над озером, находя путь в слепящем тумане, определяя безопасный проход между подводными скалами и мелями, противостоял ветру и волнам, но в конце концов озеро само вышло на берег и забрало смотрителя маяка. Он поскользнулся на покрывающем наш дом льду и умер мгновенно, рухнув на обледеневшую землю.

Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы с Эмили застыли у разбитого окна, мир снаружи был покрыт белым льдом, чайки описывали круги в кобальтовом небе, сияло солнце, а внизу лежал папа, скрюченный, искореженный, поломанный, и по льду растекалось пятно красного цвета.

* * *

Рассказ меня не утомляет. Мне кажется, что, говоря об этом, я становлюсь сильнее. Слова выливаются из меня и складываются в историю, из-за которой мы обе сейчас, здесь, в этой комнате. Эти слова ждали своего часа. Делясь этим, я будто освобождаюсь от тяжкого груза и испытываю облегчение. Какая же странная из нас выходит пара заговорщиков, из меня и этой девушки!

— Что же вы делали? — спрашивает она, прерывая затянувшуюся паузу.

— Единственное, что могли, — отвечаю я. — Мы выживали.

* * *

Земля была настолько твердой, что о каком-либо погребении не могло быть и речи. Мать затащила папино тело в комнату, где хранился запас топлива, и мы накрыли его шерстяным одеялом. В течение многих дней мы по кусочку раскалывали нашу гробницу, нам помогало весеннее солнце. В конце концов дверь открылась и солнце пробралось внутрь сквозь окна. Мы полировали огромную линзу маяка и наполняли резервуар керосином. Смазывали механизм, меняли потрескавшиеся ремни и ждали прибытия «Джеймса Уэйлена». Когда судно пришло, мать завернула папино тело в один из разорванных парусов «Душистого горошка». Они забрали его и похоронили на кладбище в Порт-Артуре. Мы не поехали туда. Мы не видели, как папины останки предали земле. Нужно было следить за маяком. Я бы похоронила его на острове Хардскрэббл, рядом с могилой Элизабет. Я бы оставила его поближе к нам, ближе к острову и озеру, которое он так любил. Но мать не думала о таких вещах.

Люди по-разному справляются с утратой близких. Я не видела, чтобы мама скорбела, по крайней мере, в общепринятом смысле. Не думаю, что она могла бы это позволить, будучи нетерпимой к безделью и не допускавшей жалости к себе. Возможно, для нее было слишком тяжело пережить папину смерть вскоре после гибели Питера. Пытаясь заботиться о своей семье, вернуть видимость нормальной жизни и справиться с суровой реальностью, с которой мы столкнулись, она перепутала жесткость с силой. В то время как мы были нужны друг другу больше, чем когда-либо, она становилась все более отрешенной и прагматичной. И я больше, чем когда-либо, скучала по папе с его мягким характером и нежностью.

Я скорбела наедине с собой. Когда у меня появлялась возможность, я забиралась на чердак, подальше от ее глаз, и сидела среди папиных газет, листая их, пока пальцы не чернели от краски, позволяя слезам вылиться наружу. Мать начинала терять терпение по отношению к Эмили с ее странностями. Ее слова «Ты должен был позволить ей умереть. Эмили никогда не будет нормальной» нависали надо мной. Отец всегда старался защитить Эмили, убедить свою жену принять мою сестру такой, какой она была. Он не понимал ее, как я, но любил. А теперь его не было. Я была нужна Эмили больше, чем когда-либо.

Шел 1943 год. Канада все еще активно участвовала в войне. Молодые работоспособные мужчины сражались в окопах Европы. И хотя эта война разрушила мою семью, тогда она служила нашим нуждам. Мать много лет числилась помощником смотрителя, сначала в Департаменте морского и рыбного хозяйства, а потом в недавно созданном Департаменте транспорта, и, учитывая, что было не так много мужчин, которые могли занять должность смотрителя, она стала исполнять эту роль по умолчанию. Ее это вполне устраивало. В ее представлении эстафета должна была перейти от отца к сыну. Она сказала, что мы будем делать это для Чарли. Будем включать свет на маяке, носить топливо и красить здания, пока он не вернется домой, снова сойдет на берег острова и возьмет на себя предназначающуюся ему роль смотрителя маяка в маячном городке Порфири.

Так что должность помощника смотрителя стала вакантной. Мне было восемнадцать, я была недостаточно взрослой, но все равно подала заявку. Я рассказала о своем опыте человека, выросшего на Порфири, о знании озера, о том, что хорошо понимаю устройство большой линзы Френеля. Я упомянула о своем опыте работы с диафоном и приукрасила свои способности моряка. Я так и не получила ответа от Департамента транспорта. Позже выяснилось, что там решили отдать эту должность ветерану войны, молодому человеку, и он подошел лишь потому, что Канада была у него в долгу за время службы и немецкую пулю, застрявшую у него в бедре.

Раньше мы не нуждались в жилье для помощника, но было бы недопустимым делить с ним наш дом под маяком. Департамент должен был предоставить ему жилье, и до приезда нового помощника было расчищено пространство за главным зданием и построен простой двухкомнатный дом.

Твой дедушка ступил на остров Порфири в начале июня, и мы с Эмили пошли его встречать.

Он, прихрамывая, спустился по трапу с «Джеймса Уэйлена» со скрипкой под мышкой. Он выглядел бледным и слабым, его губы еще имели зеленоватый оттенок от укачивания, которое мучило его на пути от Порт-Артура. На нем были серые фланелевые брюки, белая рубашка с галстуком, все еще плотно охватывающим его шею, и фетровая шляпа. И у него была трость. Он всем своим весом налегал на нее, преодолевая участок каменистого побережья по направлению к месту, куда выгрузили его вещи.

— Ну, привет. Вы, должно быть, Элизабет и Эмили, — произнес он с едва заметным шотландским акцентом, повесив трость на левую руку, чтобы освободить правую для рукопожатия. — Дэвид Флетчер. Рад знакомству.