Следопыт Бероев - Семён Александрович Данилюк

В тайге один, по жизни – один. Подругу жизни завести не надумали?

Её подтолкнули локтем.

– Мало ли чего я надумаю? У жизни свои расклады. – Бероев усмехнулся. – Ксана, ты ж сама женщина! Посуди, какая нормальная супруга будет терпеть мужа, что по девять месяцев в году в тайге пропадает? У меня водители и те не держатся. На той неделе очередной заявление подал. А вы хотите, чтоб жена!.. Нет, ребятки, посмотрите на меня и сто раз заново взвесьте, нужна ли вам такая доля.

– А я б за вас пошла! – бухнула Бирюсинка. – И в тайгу бы ездила. Я и кашеварить умею. А то за водителя! Сами ж говорите, шофёр уволился. А у меня права! Не всё ж самому за баранкой. Можно даже без росписи!

Парни, привычные к подколам бойкой однокурсницы, загоготали. Принялись подталкивать локтями пунцового Каисина. Похоже, интерес аспиранта к привлекательной Бирюсинке здесь ни для кого не был секретом.

Но мне показалось, что сказано было хоть и под личиной ёрничества, но всерьёз.

Кажется, почувствовал это и Бероев.

– Спасибо, конечно, за сострадание, Оксана. – Он изобразил глубокий, с руки поклон. – Но вокруг тебя хлопцы на подбор. Только выбирай. Вон хоть Славка! Будущая звезда экологии. Упустишь такого – тут же подберут. А ты локти после кусать будешь.

– Мои локти, мне и кусать, – огрызнулась Оксана.

Совещание возобновилось.

Входили сотрудники. Что-то приносили на подпись. Прислушивались. Задерживались. И, глядишь, уже сами включались в обсуждение. Каждому хотелось высказаться, внести что-то своё, даже если своего не было. Так что вскоре в комнате стоял гвалт.

Самым незаметным человеком в этой кутерьме был как раз Бероев. К моему удивлению, он извлёк из ящика стола кинокамеру, по виду профессиональную, и принялся сноровисто, ловкими движениями разбирать. Казалось, он вовсе не обращает внимания на происходящее вокруг. Но по редким репликам стало понятно, что не только обращает, но и точными замечаниями задаёт обсуждению новое, неожиданное направление.

Я сидел рядом, слушал, смотрел и всё больше убеждался, что негромкий Бероев был сердцем шумной этой братии. Ровно тикающим, а потому неслышным.

В какой-то момент, когда гвалт зашкалил, а лица затушевались в клубах табачного дыма, я незамеченным вышел в туалет. Затем выглянул на запорошенное крыльцо – дыхнуть свежего воздуха. На противоположной стороне площади, на фасаде кинотеатра повторного фильма, на афише, окаймлённый лампочками, красовался лучший из Остапов Бендеров – Сергей Юрский в «Золотом телёнке».

Управление, за исключением «Конференции», опустело. В полной тишине возвращался я назад, пытаясь, подобно Бероеву, ступать неслышно, когда из-за одной из дверей донеслись звуки взвинченного женского голоса.

– Чего ты добиваешься? Чтоб я тебя и впрямь бросила? – расслышал я. – Ну добьёшься в конце концов. Саму достало за мужиком бегать. Да ещё прятаться ото всех. Навязываюсь, как путана какая! Брошу, к чёртовой матери. Только ты-то где вторую такую дуру найдёшь? И не тебе решать, старый ты для меня или нет. Кто ты вообще такой, чтоб про мои локти умничать? Брошу, так сам свои до конца дней грызть будешь!

Боясь оказаться застигнутым за подслушиванием, я поспешил вернуться в зал заседаний. Ни Оксаны, ни Бероева там не застал.

На часах было восемь вечера, когда наконец разошлись. Последними ушли Каисин и – неохотно – Ксана Бирюсинка. В «Конференции» остались мы с Бероевым. Вбежал запыхавшийся Репнин.

– Палыч! Тут насчёт Егорши Микушина… – Он вопросительно скосился на меня. Бероев разрешающе кивнул.

– Жена сейчас позвонила.

– Знаю.

– Знаешь?! – поразился Репнин. – Что посадили, знаешь?

– Как то есть? – Бероев сбился. – Когда ж успели? Дело ведь только возбудили. Должны были допросить да отпустить.

– А к вечеру и задержали.

– Что за проблема? – вмешался я.

– Да в Качуге вечная засада! – Репнин опять глянул на Бероева, испрашивая разрешения. Но тот, погружённый в себя, задумчиво теребил нос.

– Охотинспектор у нас там ершистый. Микушев, тёзка мой, – объяснил Репнин, уже не оглядываясь на начальника. – Очень задорный хлопец! Прихватил самого директора леспромхоза… Большунов! Да вы его сегодня видели на совещании!

– А! Крутоголовый усач, – припомнил я.

– Он самый! Первый хозяйственник по области. Герой Соцтруда! Депутат! Во всех президиумах! Хозяин Качуга! В районе без его слова ни одно кадровое назначение не проходит. До Егорши других-то охотинспекторов, егерей быстро прикармливали. Одним-другим! Тому снегоход, тому квартиру. Мало ли чего? Глядишь, скурвился. Да хоть предыдущий взять – Валька Лапин! Всю охоту в районе данью обложил. Даром, что ли, как мы его сняли, Большунов тут же его к себе в хозяйство пригрел. Теперь при Большунове из самых заядлых загонщиков. А Микушев на него, на генерала, считай! Которого Палыч Трекуровым обзывает!

– Троекуров? – аккуратно подправил я.

– И вот на этого-то супер-люпер Трекурова Егорша акт впиндюрил! Инспекторишка, из-под земли не видно. И – акт! Ретивое и взыграло. Завертелось. Теперь вот сживают со свету.

Репнин непрестанно озирался на отмалчивающегося Бероева. Наконец рассердился – опять задёргалась щека:

– Что, в самом деле, ждём? Сегодня задержали. Завтра официально арестуют. Поди тогда из-за решётки вытащи! Что скажете, милиция?

– Освободить из-под ареста – дело хлопотное, – подтвердил я. – За незаконный арест и прокурору, давшему санкцию, не поздоровится. Так что проще не доводить…

– Ну?! Слышал? Это учёный человек оттуда говорит. Что ещё тебе надо?! – вскрикнул импульсивный Репнин. – Будем ждать, пока сгнобят мужика?!

Бероев кашлянул, будто выходя из забытья. Отпустил покрасневший кончик носа.

– Вот что, Жора! Поменяй-ка график! Спатрулируй вместо Магданского заказника в Марусинский заповедник.