Кащеева наука - Юлия Рудышина

Вот и проводила старуха почитай все время в избе, а внучки младшенькие — Гордяна да Смеяна — все рядышком крутились, побасёнок просили. Больно уж любили девчоночки слушать сказки старые — верили они во все, что бабушка им сказывала, бывало, и тряслись от страха потом на печи, а все одно слушали, рты открыв.

Была у Добряны еще старшая внучка, Заряной звали ее, уже заневестилась девка, скоро женихи пойдут во двор с дарами свадебными — последний год оставался ей погулять на воле.

Но чем ближе сватовство, тем все печальнее становилась Заряна, внимательно сказки старухины слушала, и особенно нравилась ей одна — про медведя из рода волшебников берендеев, который в чаще дикой живет да девиц-красавиц ворует.

Говорили в селении, что в прежние годы, которые даже старая Добряна не помнит, выходил из леса дикий зверь и девок с собой уводил. Кто возвращался домой, кто нет — по-разному бывало. А кто и перевертыша с собой приводил — дети те почитались за благо в селении, любили их и баловали, потому что знали люди, что это медведя робятёнок, что ежели обижать такого — придет отец и всем несдобровать будет. Разорвет на части, косточки обгложет да под осиной выбросит.

Мало кто из таких детей лесных вырастал среди людей — на седьмое лето медведь из чащи выходил и забирал своего ребенка. Девки — те, что у него в берлоге женами побывали, — горевали сильно, долго не жили, и даже если замуж выходили потом, то других деток своих особо не привечали, по первенцам тосковали.

Вот такую сказку бабушка Добряна внучкам часто сказывала, и кто бы мог подумать, что при ее жизни медведь-то вернется.

Но видать, на роду Заряне было написано от людей уйти — давно уж родня ее боялась, что жребий она вытянет да по зиме в жены Морозко достанется, ведь отчего-то самые красивые девки камушек тот проклятый доставали… Видать, чего боишься, то и случится. Не жребий выпал, так берендей из лесу вышел.

В тот день Заряна с младшими сестрами за ягодами пошла, но чуть с тропы свернула, как видит — иная какая-то чаща стала, и деревья мхом покрыты, и сумрачно, и паутина везде, да тиной, болотом несет, а ведь только что светлая дубрава вокруг была. Не успела девка испугаться — а из кустов высоких огромный зверь вышел. Заряна и не поняла сначала, что человек то в звериной шкуре — рычал он громко, да треск такой шел по лесу, будто и правда ломится медведь сквозь ветки. Он девку на плечо забросил, да и потащил в свою берлогу. Кричала Заряна, билась в его сильных лапах-руках, а что сделает она супротив такой силищи?

По лесу долго ее медведь нес — травы высокие росли, по грудь бы ей были, коли своим ходом она б шла. Заряна пыталась дорогу запоминать, да разве ж поймешь в чащобе дикой, куда тебя тащат? Все деревья друг на друга похожи, тропы нет. Вскоре болото вроде как закончилось, потому как ягодами запахло — как раз земляника отходила, черника начиналась. К вечеру принес медведь свою добычу к ветхой, покосившейся избушке, что в землю наполовину вросла — окошечки махонькие, над землей прямо, а трава высокая, сочная, а вокруг сумрачный лес, почти не попадает сквозь кроны сосен-великанов солнышко. Сруб темный, без крылечка, без ставенок расписных — и как жить в такой землянке-то?

Медведь Заряну опустил на траву и говорит:

— Будешь теперь со мной жить, женой моей станешь, девица. Кашу мне будешь варить, а я на охоту ходить. Коли сбежать надумаешь, помни, что все одно нагоню и назад верну, не серди меня, больно лют я становлюсь, коли что не по мне выходит. Будешь слушаться меня во всем — будем жить ладно, хорошо с тобой.

Заряна поплакала-погоревала, а делать нечего — селение ее непонятно где, идти целый день, да и знать бы хоть куда… Да и медведь оказался не зверем, а человеком, что шкуру с пастью клыкастой на себя набросил. Стала девка жить в избушке его, кашу варить да с охоты мужа своего дикого встречать.

Прошло две луны с тех пор, как жить стала Заряна в лесу, — пообвыкла она, приноровилась. Поначалу очаг, что по-черному коптил, сложно было ей разжигать — дома-то печка была, но вскорости управлялась в землянке она, как будто всю жизнь тут провела. И есть приготовит, и уберет, и паутину всю сняла, землю с иголками сосновыми повымела — в избушке было грязно, неуютно. Но с легкой девичьей руки стало хорошо да чисто. Муж ее доволен был, любил он ее, да все повторял-наказывал — не уходи никуда, чтоб не озлить, мол, меня.

Заряна и пообвыклась в лесу-то. Но по родне скучала она, и вот стала просить мужа своего — своди меня к селению, хоть одним глазком на сестренок погляжу, с батюшкой и матушкой обнимусь, бабушку хоть в последний раз поцелую — стара она, доживет ли нет до следующего лета, никто того не знает.

Хмурился муж ее, недоволен был, а не смог воспротивиться ласковым уговорам. Забралась к нему на плечи Заряна, да и отправился он к ее родному селению. Шли почти целый день они — и разрешил муж ей переночевать в родительском доме. Мол, все одно ночь вот-вот опустится, по лесу в темное время бродить себе дороже, нечисть может из оврагов вылезти, опасно время после заката.

Договорились, что утром встретятся на той самой полянке, откуда медведь Заряну утащил. Обнялись и разошлись — каждый в свою сторону.

Как пришла Заряна домой — радости материнской предела не было, а сестренки плакали оттого, что старшенькую свою увидали — не чаяли ужо. Отец вот хмурый ходил, смурной, как стемнело, он и ушел куда-то.

А на сердце у Заряны тревога поселилась — все глядела она в окошко, все маялась. Бабушка Добряна вмиг поняла все — да и печально головой качала, мол, зря ты, дитятко, к нам пришла, не любят люди берендеев род, а медведь твой, видать, из них будет — перевертышами их еще кличут.

Заряна бы уже и ушла — да куда в ночи она пойдет? Разве ж найдет по темноте ту поляну, на которой сговорились с мужем встретиться?

Всю ночь она не спада, крутилась, плакала, беду ее сердце любящее чуяло.

А наутро отец да дядьки ее воротились — на рогатины медведя огромного подняли, несли они мясо его да шкуру, уже и освежевали. Как увидела Заряна, что родичи ее натворили, будто обезумела — кричала дико, волосы на себе рвала, ни дать ни взять вдовица по покойнику своему убивается.

Ведь была то шкура ее мужа лесного.

И к вечеру того же дня убежала девка в лес, говорили, в тягости она была ужо. Как жила в чаще лесной — никто о том не знает, да только новые сказки в селении стали сказывать: про медведицу да медвежонка, рода берендеев волшебных, да про то, что людей они больно не любят, словно обидел их когда-то род людской.

…Я медленно открыла глаза, душою все еще находясь в истории, рассказанной Баюном. От нее осталось горькое послевкусие, кислинка клюквы ощущалась на губах — обветренных и потрескавшихся от дыма костров.

Я видела злых и яростных людей, с факелами и копьями устроивших гон на медведей, посмевших покуситься на человеческих женщин.

Я видела перекошенные от бешенства лица бородатых мужчин, слышала их крики, я вдыхала запах паленого меха и болот. Болот гиблых, моровых, проклятых, болот, за которыми скрылись берендеи со своими детьми-полукровками, рожденными от смертных жен.