Кащеева наука - Юлия Рудышина

— Так и будем сидеть?..

— А ничего другого нам не остается… — Иван меч у ног положил, устраиваясь на старой шкуре у очага. — В дом они не зайдут — ты охранительный круг сделала. Остается ждать рассвета. Солнце тварей прогонит, а мы дальше пойдем. Главное, успеть выбраться из гиблого места, но за дневной переход должны мы до светлого берендеева леса добраться, Яга говорила, они нам не враги, что бы ни померещилось…

— Сказка Баюна жуткая была — жаль этих оборотней. — Я рядом попыталась устроиться, хотя вздрагивала от каждого крика за стенами избы.

— Ты их раньше времени не жалей, — пробурчала куколка. — Яську вона уже пожалели!

— Кто ж знал, что она…

— Тебя же учили мертвяков да нечистых распознавать! Али что глаза застило?..

Застило… Я отвернулась в сторону догорающих в очаге поленьев. Ревность проклятая. И Иван, наверное, это понял.

— Все хорошо будет… — Иван меня уложил на шкуры, плащом своим накрыл, а руку вместо подушки под щеку подсунул. — Попробуй поспать, не тронут нас, не тронут.

Под вытье да вопли нечистиков спалось плохо, постоянно казалось, что кто-то из упырей в окно лезет али тенью по потолку ползет. А то виделось, что я в лесу стою, у старой сосны, чьи корни змеятся по воняющей болотной жижей земле, а по корням этим ползет сестренка Яси — махонькая, кости торчат, порвав тонкую кожу, а из алых глаз кровь течет. И хныкает упырица, стонет-завывает, когтистыми ручонками ко мне тянется, чтобы горло порвать да кровь всю выпить…

Проснулась я от своего же крика. Задыхаясь, села на шкурах, сердце вот-вот из груди выпрыгнет. По земляному полу скользят лучики солнечные, несмело так, осторожно, словно не решаются проклятый лес нечистиков побеспокоить.

Рассвело.

И упыри исчезли.

Когда мы наскоро собрались да вышли из избы, вокруг нее не было уже никаких следов навий проклятых — расстилался ковер зеленой травы, и была она нетронута, словно и не скакали ночью здесь сестра Яськина да другие мертвяки. Откуда же их столько? Неужто все селение, о котором навка говорила, стали упырями? Как помочь им?..

— Ничем не поможешь тут, — Гоня мои мысли снова, видать, читать принялась, — айда поскорее к берендеям, они нам путь к реке Смородине укажут — вот и конец пути.

— Не конец, а только начало, — вздохнула я, — никто не знает, что там, в теремах Кащеевых, ждет нас, какой тать его да девиц украл… А помочь мы должны. Нельзя оставлять гнездовье. Иван, ты что думаешь?

— Права ты. Пока день светлый, спят мертвяки, и погляди, осины сколько… — Он усмехнулся. — Колов немало надобно, стругать некогда, палок наломаю, да пойдем искать, где схоронились нечистики.

— Некогда нам с упырями… — начала было Гоня, но под моим недовольным взглядом умолкла, хотя весь вид ее говорил о том, что благородство наше ей поперек горла встало уже.

Пещеру с кучей упырей, которые сейчас казались просто синюшными мертвецами с искаженными лицами и серными трупными пятнами по бледной коже, нашли быстро — Иван после того, как двоедушником стал, обрел удивительную способность находить нелюдей. Принюхался лишь, да и пошел в сторону бурелома — поваленные деревья там громоздились почти до середины высоких сосен, а чуть левее гора начиналась, так вот в ней и обнаружился разлом, где от света упыри прятались.

Я как зашла внутрь, так и замерла — сколько же их! Насчитала больше двух дюжин — видать, и правда то селение извели нечистики, жаль людей, да ничем больше не поможешь, разве что с помощью кола осинового упокоить их да души отпустить.

Этим Иван и занялся — только и слышался хруст ломаемых ребер, когда царевич колами орудовал. Оказалось, и одним бы обошелся — едва мертвяка пронзал он, как тот пылью, пеплом черным рассыпался, ничего после него не оставалось.

Но вот заметила я, как из черной пыли, что устилала сейчас каменный пол пещеры, стали подниматься зеленые огоньки. Ненадолго застывали они возле лица царевича, касались его щеки, а потом улетали прочь. Видимо, это были души несчастных.

— А теперь айда в дорогу, времени мало… — пробурчала Гоня, едва Иван встромил кол в последнего упыря. Это была сестренка Ясина, и такой хрупкой и невинной казалась она в посмертии, что не только у меня слезы выступили — гляжу, Иван отвернулся, чтобы мы с куколкой не заметили, что он плачет. Да только не нужно было стыдиться этого.

Зеленый огонек задержался возле моего лица, будто благодарила невинная душа за спасение. А Гоня хмурилась, ей неловко было, что хотела нас поскорее увести из леса Приграничья.

Дальше в молчании путь продолжали.

Огромные мясистые травы, будто напитавшись жизнью сгинувших в этом лесу путников, отливали серебром, и иногда даже казалось, что не роса на них блестит, а алые капли крови ожерельем украшают папоротники и узкие кинжальные листочки растений.

Жутко в волшебном лесу берендеев, муторошно. Но иду вслед за спутниками своими — юркой, как ящерка, Гоней и заросшим шерстью Иваном. И не страшно мне — знаю, что царевич, коли что, из любой беды выручит — он это уже не раз доказал за время пути. Проклятие двоедушника его изменило — человеком он слабым был, безвольным да хвастливым, а сейчас и смел, и силен, и тих стал. Тот оборотень лохматый, что шел со мной зачарованной чащей, уже мог и защитить, и заботу проявить, а про царевича прежнего самой заботиться приходилось.

Присмотрелась к нему — показалось, снова изменился он. Рога на царевиче ветвились уже довольно большие, на оленьи стали похожи, с нежным бархатным пушком и охряным отливом медным. Мне даже нравиться стала его звериная сущность — скулы заострились, губы тонкие да твердые стали, кожа загорела под солнцем. Правда, клыки пугали иногда — огромные, волчьи. Глаза вот стали удивительными — впрозелень, с узкими змеиными зрачками. Иногда лишь становились прежними, человеческими.

В этом волшебном лесу, через который лежал путь в Навь, звериная сущность Ивана еще сильнее проявилась, да и немудрено — здесь все дышало колдовством, и казалось, чары древних волхвов украсили ягодные поляны россыпями земляники и черники, раскрыли звездочки незабудок и фиалок, усыпав сверкающей пылью ветви старых деревьев, что скрипели в тиши протяжно и тоскливо. Доносились крики незнакомых мне птиц, и аромат сосновой хвои, смолы и дурмана плыл над тропой.

Кто проложил ее в этой чаще? Кто ходит здесь, вытаптывая травы?

— Берендеи, — будто прочитав мои мысли, сказала Гоня, приостановившись. Нахмурилась, потянув носом воздух, принюхалась. — Костром пахнет. Мясом.

— Это те самые волшебные медведи-оборотни, о которых Баюн рассказывал? — спросила я, устало садясь на мшистый пень. Он закряхтел подо мной, зашипел и превратился в маленького, заросшего травой лесовика. Я взвизгнула, едва не свалившись в овраг, заросший лещиной, но Иван успел схватить меня за запястье и дернуть на себя. Едва руку не вывихнул, окаянный.