Кащеева наука - Юлия Рудышина

Я видела все это как наяву, и слезы обжигали мои веки, от такой несправедливости и зла перехватывало дыхание, будто камень лег на душу.

А кот, огромный и пушистый, с глазами, в которых дрожали тени всех его волшебных сказаний, уже был рядом, и цепи его хватало, чтобы он мог отойти на значительное расстояние от столба. Она серой змеей ползла по траве, раскручиваясь, звенела негромко.

— Бежим! — схватил меня проснувшийся в этот миг Иван.

Я подхватилась на ноги, Гоню царевич посадил на плечо, и она вцепилась в его волосы мертвой хваткой.

Мы бросились прочь, а зловонное дыхание Баюна неслось за нами и вышибало дух, его дикое мяуканье, прерываемое громом, казалось, слышится совсем рядом, и земля тряслась от топота его огромных тяжелых лап, разлетались по сторонам вывороченные с корнями деревья, лавиной с гор сходил оползень из влажной земли, травы и камней.

Все гремело, сверкало, тряслось, и я вытащила из-за пояса подарёнку Яги — простой деревянный гребень, прошептала заговор, которому научила меня стражница Нави, бросила гребень за спину и услышала противный вопль Баюна, остановленного великанскими елями, ставшими на его пути.

Синие молнии озаряли осинник и окрестные холмы, а мы с Иваном летели, будто птицы, по черной от гари и копоти земле — словно лес вырос на лесном пожарище. Замерли, когда путь перегородил мшистый валун, я всполошенно обернулась — за стеной елей не было видно даже столба, к которому прикован был Баюн, эти ели касались небес своими острыми верхушками, став непреодолимой преградой на пути страшного зверя, охраняющего Навь от людей, пытающихся в нее проникнуть.

Баюн-сказочник остался позади — и страшные его истории тоже.

А впереди расстилался волшебный лес берендеев, и дальнее эхо доносило тоскливые вопли чудовища, сгубившего своими чарующими песнями не одного путника.

— Спаслись… — выдохнула я и устало опустилась на землю.

Иван молча сел рядом и положил свою косматую рогатую голову на мои колени. Казалось, сейчас он начнет мурлыкать — совсем как Баюн.

— Смотрите, избушка! И свет горит! — Иван когтистым пальцем показал на домик, вросший в землю, по дерновой крыше которого росли трава и карликовые березки. Разросшаяся сеть грибниц явно указывала на присутствие возле сруба нечистой силы, впрочем, на подходе к Навьему царству удивительно было бы ждать чистых от тьмы лесов. Подслеповатые окошки, находящиеся вровень с землей, смотрели на гостей весьма озлобленно, словно изба не была им рада. Света в домике не было — это лишь заходящие лучи солнца горели на цветных стеклышках.

Мне показалось странным, что у такой бедной и скромной избы такие окошки дивные, крестьяне да лесничие бычьими пузырями пользовались, на крайний случай — слюдой.

Не понравился мне этот лесной домик, жуть как не понравился. Но мы устали, приближалась ночь, и идти дальше по Приграничному лесу к миру мертвых было опасно. В избушке этой хоть от ветра с дождем защититься можно — а судя по тучам, что кружили в поднебесье, громовицы снова собрались на охоту. А мы еще когда от Баюна убегали, промокли да озябли, я все отогреться не могла.

— Может, под елками переночуем? — робко и тоскливо спросила Гоня, выглядывая из заплечной Ивановой сумки. — Не могут люди жить в таком гиблом месте, ну никак не могут!

— А вот поди-ка, живут! — вырвалось у царевича, когда с угрожающим скрипом двери отворились и из землянки выбралась, подслеповато щурясь, древняя старуха с седой распатланной косой и бородавкой на крючковатом носу. Она втянула воздух этим самым длиннющим носом, будто пыталась унюхать что-то.

— Человеком пахнет! — изрекла она, и из-за ее спины показалась востроглазая девчушка в простом льняном платье. Ткань была без вышивки, никаких амулетов, никаких украшений — впрочем, что им, в лесу-то, надо?

Только все одно странно — чего они живут в таком месте страшном? И как выжили, коль по ночам тут чудища бродят да мары сны жуткие насылают?

Но глаза вроде спокойные что у старухи, что у девицы, клыков тоже не наблюдается. Люди как люди, на первый-то взгляд. И глядя на них не чувствую я страха или ужаса. А вокруг шумит листьями Приграничье, кричит птичьими голосами, дальним волчьим воем захлебывается.

— Пустите переночевать, хозяйка! — Иван попытался улыбнуться, чтоб не слишком своей пастью звериной светить, но, видать, сложно это, ибо старуха отпрянула, девку едва ль не насильно затолкав в дом, да дверью громыхнула, так что и мох с нее осыпался.

— Молчал бы ты, Ваня, — пробормотала куколка, — с такой рожей нас отовсюду погонют.

— Я, что ль, виноват… — начал было царевич, как двери снова распахнулись, и девка бросила на траву подкову железную.

— Коли не чудище — коснись-ка! — голос у нее звонкий оказался, сама ладная, статная. Коса толстая, губы красные, словно спелая земляника. Только вот странность — не слышу никакого запаха от нее. И лицо слишком бледное, словно у мертвяка.

— Тоже мне задачка! — Иван быстро поднял подковку, мне протянул, чтобы и я подтвердила, что не задымлюсь, прикоснувшись к железу, хотя все едино — странные хозяева у хаты лесной. Не вся ж нечисть боится железа, есть такие, кому осина да соль с чесноком беда-бедой, а кто-то от полыни верещит да плюется, как вот русалки аль омутницы с озерницами. Но коль только выходцев из Нави боятся в этой хате — то их дело.

Главное, чтоб сами чисты были — так не заставишь же соль есть али полынью хлестать не будешь? Но решила я быть повнимательнее, и пока в хату заходили, незаметно ото всех, кроме куколки, съела несколько семян травы одной чародейской, которая сон гонит.

Гоня озабоченно нахмурилась, мол, отдыхать всем надобно. Я и знала, что она посторожить может, но все ж не внушали мне доверия бабка с девкой эти, словно чуяло сердце беду да зло, что в землянке притаились. Казалось, в углах сруба, в землю вросшего, тени прячутся опасные — зазеваешься, схватят, уволокут в подпол, а оттуда прямиком в пекло, в огонь проклятый.

Огонь трещал в очаге посредине избы, была она черной, древняя постройка, когда дым выходил через дверь, и сейчас девка оставила ее приоткрытой, чтобы меньше чада было. Две лежанки с медвежьими шкурами, лавка и стол в дальнем углу, травы сушеные, пучками по-над головой развешанные, на окошках — яблоки, хотя дивно то, откуда в лесу взялись, сколь шли, плодовых деревьев не видали.

Нахмурилась и я вслед за Гоней, глядя, как Иван беззаботно располагается на лавке — от выхода далековато.

— Вы как в лесу нашем нонче оказались? — спросила старуха.

А мне захотелось ответить едко — так же, мол, как и вы. Но промолчала. Негоже гостю на хозяев голос повышать, какие б те хозяева ни были. Надеялась я, что закон гостеприимства удержит всю тьму, что ощущалась в доме этих лесунок. Не были они людьми, чуяла я то нутром, хоть и доказать не могла — выглядели совершенно они по-человечески. Тут скорее к нашему Ивану можно претензии выставлять — рога торчат, шерсть на руках густая, глаза дикие, едко-зеленые, а клыки и когти и вовсе что у волка.