Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

Неподкупный не останется безразличен к его судьбе. Он, Шабо, слишком ценен для партии Горы, а ей предстоит тяжелая борьба.

В последнее время ходили упорные слухи о грядущем сражении между Дантоном и Робеспьером, вызванном их политическими разногласиями. В этой битве Робеспьеру понадобится поддержка всех его друзей. И, за исключением Сен-Жюста, который в последнее время стремительно набирал силу, никто не смог бы оказать Робеспьеру более ценную помощь, чем Шабо.

Шабо успокоился и стал обдумывать ту версию событий, которую изложит Робеспьеру. Едва наступило утро, как он отправился на улицу Сент-Оноре, в дом краснодеревщика Дюпле, где жил Неподкупный.

Глава 33

НЕПОДКУПНЫЙ

По щиколотку утопая в древесной стружке, гражданин депутат Шабо пересек внутренний двор, заваленный широкими досками кедра, ореха и красного дерева, миновал двух молодых людей, усердно пиливших бревно, и поднялся по лестнице на второй этаж скромного дома на Сент-Оноре.

На его стук вышла Елизавета Дюпле, одна из двух дочерей краснодеревщика, одна из двух весталок, прислуживавших верховному жрецу Республики Максимилиану Робеспьеру. Ни единый шепоток злословия ни разу не коснулся этих отношений. Если Робеспьер боялся денег, то женщин он боялся еще больше. В самом деле, его отвращение к представительницам прекрасного пола отличало его всегда и временами принимало диковатые формы.

Великий вождь Горы жил просто, доступ к нему был открыт всем. Более того, Елизавете Дюпле нередко доводилось впускать в дом депутата Шабо, и потому она хорошо его знала. Правда, сейчас, в тусклом освещении лестничной площадки, она не сразу узнала старого знакомого в нелепом пышном наряде. До сих пор она видела депутата только в красном колпаке и бедной одежде простолюдина.

Девушка проводила Шабо в светлую комнату, окна которой выходили на улицу. Простота, строгость и безупречная чистота комнаты точно отражали характер ее обитателя. Голубые шторы на окнах смягчали и приглушали дневной свет, немногочисленная мебель была проникнута, как и облик хозяина, элегантным аскетизмом.

Робеспьер стоял перед письменным столом. Издалека его худую фигуру в облегающем полосатом сюртуке можно было принять за мальчишескую. О непомерном тщеславии и самолюбии вождя якобинцев свидетельствовали его изображения, во множестве украшавшие это святилище. Тут был набросок Давида[498] и портрет, писанный маслом, который два года назад висел в Салоне; с каминной полки взирал на свой оригинал бюст, воспроизводивший невзрачное квадратное лицо, неприятно тонкие губы, придававшие лицу Робеспьера неизменно злобное выражение, и широкий у основания нос с задорно вздернутым кончиком.

Когда Шабо вошел, Робеспьер выжимал апельсин в широкую низкую чашку. Он страдал от недостатка желчи и постоянно пил апельсиновый сок. Чтобы рассмотреть вошедшего, он поднял очки на массивный лоб, обрамленный тщательно уложенными и напудренными кудрями, и прищурил близорукие зеленые глаза. Усмешка, которая никогда не покидала его губ, стала немного шире. Она была единственным приветствием, которого удостоился гость. Робеспьер поставил чашку на стол, положил половинку апельсина на тарелку рядом с другой половинкой и молча стоял, ожидая, когда заговорит Шабо. Этот холодный прием яснее ясного сказал депутату, насколько оправданны самые дурные его предчувствия.

Шабо закрыл за собой дверь и прошел в комнату. Сегодня утром его походка не отличалась присущей ему величественностью. Он начал приволакивать ноги; намечавшегося брюшка, которое он обычно воинственно и самодовольно выпячивал, нынче почти не было заметно. Физиономия Шабо осунулась, взгляд затуманился. Даже дерзкий полишинелевский нос, росший из основания прискорбно скошенного лба, казалось, уменьшился в размерах. Трус, который скрывается во всяком задире, показал наконец свое лицо. Шабо провел бессонную ночь, оплакивая свою судьбу. Он винил в своих несчастьях людскую злобу и зависть, всех и вся, только не собственную персону. Он так долго лицемерил, что, возможно, обманывал даже самого себя и действительно до некоторой степени верил в истинность рассказа, который приготовил, чтобы заручиться поддержкой самого могущественного человека Франции.

— Извини, что так рано тебя потревожил, Робеспьер, но этого требовал мой долг. Я держу в руках нить заговора, самого опасного за всю историю Революции.

В зеленых глазах, устремленных на обличителя, сверкнул лед. Лед чувствовался и в голосе верховного жреца Свободы, когда он после долгого молчания заговорил:

— Что ж, тогда ты должен раскрыть его.

— Конечно. Но для этого мне необходимо и дальше поддерживать связь с заговорщиками. Я прикинулся одним из них, чтобы проникнуть в их замыслы. Я сделал вид, будто поддался соблазну разделить с ними награбленное, чтобы выяснить, насколько далеко простираются их цели. Теперь я начинаю сознавать, что они контрреволюционеры и вынашивают чудовищный, невероятный замысел. В моей власти захватить этих мерзавцев с поличным, со всеми необходимыми доказательствами.

— Никто не мог бы оказать более великую услугу своей стране.

— Ха! Ты видишь это! Видишь!

— Это бросается в глаза. — Если в холодном, ровном голосе и была ирония, то не слишком утонченный Шабо ее не заметил. К нему стало возвращаться самообладание.

— Так оно и есть. Совершенно верно.

— Ты не должен колебаться, Шабо, — заверил его Робеспьер и добавил: — Ты говорил о доказательствах. Какого они рода?

И тут маленький негодяй сказал истинную правду. Он вытащил из кармана пачку ассигнаций.

— Здесь сто тысяч франков. Мне вручили их в качестве взятки, чтобы я не выступал против одного финансового проекта. Если бы я последовал естественному порыву, отверг бы с ужасом это чудовищное предложение и немедленно разоблачил мерзавцев, которые его сделали, я упустил бы возможность выяснить их истинные побуждения. Теперь ты понимаешь, Робеспьер, какой тяжелый выбор стоял передо мной, сколько самообладания мне пришлось проявить. Но дело зашло довольно далеко. Я не осмеливаюсь допустить, чтобы оно зашло еще дальше, иначе я сам попаду под подозрение. Ради своей страны, ради нашей Республики, которая еще не знала более верного слуги, я пошел на риск. Но теперь я должен обелить свою репутацию. Я намерен незамедлительно сдать эти деньги Комитету общественной безопасности и назвать имена предателей.

— Тогда зачем ты пришел ко мне? Ты тратишь драгоценное время впустую. Комитет общественной безопасности, безусловно, с радостью тебя примет и выразит сердечную благодарность, приличествующую такому случаю.

Шабо замялся и переступил с ноги на ногу.

— Поспеши же, мой друг. Поспеши, — подгонял его Неподкупный. Он отошел от стола и остановился перед стушевавшимся гостем. Движения Робеспьера, его худые ноги в тонких шелковых чулках вызвали в памяти Шабо образ аиста.

— Да… но… Черт побери! Я не хочу, чтобы из-за моей связи с заговорщиками меня приняли за одного из них.

— Как такое возможно! Кто посмеет высказать такое подозрение в твой адрес? — Но в голосе Робеспьера не было и намека