Пепельное небо - Джулиана Бэгготт

— Мы будем похоронены заживо! — кричит Прессия.

— Звучит довольно иронично, — замечает Брэдвел, — быть похороненными заживо в склепе.

— Это не смешно! — возражает Прессия.

— Я и не пытался быть смешным, — отвечает он.

— Я бы не хотел умереть, — говорит Партридж, — особенно сейчас, когда я только что узнал, что моя мать выжила…

Прессия смотрит на него сквозь сыплющиеся сверху комья грязи. Так вот о чем он думает. Но почему он так уверен? Ведь старуха сказала, что кто-то разбил сердце его матери. Это ни о чем не говорит Прессии. Она задерживает на какое-то время дыхание, молясь, чтобы топот ног прекратился, но он продолжается. Обхватив колени руками и зажмурившись, она слышит, как толпа начинает ликовать. Слышно громкие возгласы, боевые кличи.

— Поймали кого-то, — шепчет Прессия.

— Это хорошо, — кивает Брэдвел, — это успокоит их. Теперь они поспешат оттащить тело на поле.

— Хорошо? — переспрашивает Партридж. — Как ты можешь так про это говорить?

— Хорошо в другом смысле, не в том, о котором ты думаешь, — говорит Брэдвел.

Пение удалятся.

Прессия смотрит на каменный гроб.

— Там мертвый человек? — спрашивает она.

— Это саркофаг, — отвечает Брэдвел.

— Что? — переспрашивает Партридж.

— Саркофаг, — повторяет Брэдвел, — иными словами, да, там мертвый человек, либо часть его.

— Мы находимся в могиле? — спрашивает Партридж.

Брэдвел кивает:

— В склепе.

Партридж все еще держит фотографию.

Прессия протягивает руку:

— Можно мне посмотреть?

Чистый дает ей снимок.

— Почему, — возмущается Брэдвел, — мне нельзя, а ей можно?

Партридж улыбается и пожимает плечами. С фотографии улыбается маленький мальчик лет восьми, стоящий на пляже, — Партридж. Он держит руку матери и ведерко. Дует ветер, и океан пенится вокруг их ног. Его мать красива, слегка веснушчата, с великолепной улыбкой. Старуха была права — он выглядит в точности как мать, такое же светлое открытое лицо. Прессия думает, что матери для нее всегда будут иностранками, из страны, в которую она никогда не попадет.

— Как ее зовут?

— Арибэль Уиллакс… ну, девичья фамилия ее была Кординг.

Она протягивает пакетик обратно Партриджу, но он качает головой.

— Пусть Брэдвел посмотрит на снимок.

— Неужели? — спрашивает Брэдвел. — Я думал, я не достоин.

— Может, ты увидишь то, чего не вижу я.

— Например?

— Улики или еще что-нибудь, — говорит Партридж.

Прессия протягивает фото Брэдвелу, и тот начинает его изучать.

— Я помню ту поездку, — рассказывает Партридж, — нас было только двое. Бабушка оставила нам домик недалеко от пляжа. Мы с мамой подхватили какую-то болезнь, что-то с желудком. Она сделала нам чай, и меня стошнило в мусорное ведро рядом с кроватью.

Он роется в рюкзаке и достает конверт с мамиными вещами.

— Вот, — говорит он, — может, если вы внимательно на них посмотрите, вам придет что-нибудь в голову. Я не знаю… Может, если прочтете поздравительную открытку, есть еще музыкальная шкатулка и кулон.

Брэдвел отдает снимок обратно Партриджу, берет конверт и заглядывает внутрь. Затем он достает музыкальную шкатулку и открывает ее. Начинает играть мелодия.

— Я не знаю эту песню, — говорит Брэдвел.

— Это, наверное, странно, но, честно говоря, я думаю, она сама ее сочинила, — отвечает Партридж.

— Но как же она тогда нашла музыкальную шкатулку, которая играет песню, сочиненную ею самой?

— Шкатулка похожа на самодельную, — замечает вдруг Прессия. Все становится просто и ясно. Она протягивает руку: — Дайте мне посмотреть.

Брэдвел отдает ей шкатулку. Девушка заглядывает внутрь и видит маленькие металлические молоточки, ударяющиеся о маленькие выступы на катушке.

— Я смогла бы сделать что-то подобное, имей я все нужные инструменты.

Она закрывает шкатулку, открывает, затем снова закрывает, изучая, как останавливается механизм.

Брэдвел достает золотую цепочку, застегнутую через несколько звеньев. Вращающийся лебедь. Прессия думает, что его тело сделано из чистого золота. У него длинная шея и глаза из больших драгоценных камней, ярко-синих, огромных, похожих на мрамор, которые видно с обеих сторон. Кулон прекрасен, без единого недостатка, незапятнанно-чистый. Прессия не может оторвать от него взгляд. Она никогда не видела ничего, что сохранилось бы после Взрыва. За исключением Партриджа, конечно. Синие глаза лебедя притягивают и гипнотизируют.

Наконец Брэдвел возвращает ожерелье обратно в конверт и смотрит на Прессию. Выражение его лица смягчается, будто он хочет сказать ей что-то, но затем снова застывает.

— Я привел вас на Ломбард-стрит. Это все, что я обещал.

Он встает, но не во весь рост, он слишком высок для этого помещения:

— Люди удивляются, как я смог выжить, предоставленный сам себе, когда мне было всего девять лет. Дело в том, что я выжил, потому что все время был один. Как только вы привязываетесь к другим людям, они начинают тянуть вас вниз. Так что дальше вы сами.

— Хорошее мнение, — говорит Прессия, — очень щедро и гуманно.

— Если бы вы были такими умными, вы бы тоже ушли, — добавляет Брэдвел. — Щедрость и гуманность могут вас убить.

— Слушайте, — заявляет Партридж, — со мной все в порядке. Не нужно водить меня всюду за ручку.

Прессия знает, что не сможет выжить, предоставленная сама себе. Он тоже должен был знать это. Но что теперь? Воздух дрожит. Немного освещенного солнцем пепла просачивается вниз. Он проникает сквозь вход в склеп. Уже наступило утро, и стало достаточно светло, чтобы Прессия могла прочитать надпись на плакате: СВЯТАЯ ВИ, но остальная часть имени стерлась. Табличка помята, буквы почти не видны. Девушка может прочесть лишь несколько слов, мало что значащих по отдельности: РОДИЛАСЬ… ОТЕЦ БЫЛ… ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА… НАСТОЯТЕЛЬНИЦЕЙ… МАЛЕНЬКИЙ РЕБЕНОК… ТРИ ЧУДА… ТУБЕРКУЛЕЗ… Больше ничего. Родители Прессии поженились в церкви, устроили свадьбу с белыми шатрами. Она замечает небольшой букетик сухих цветов, прилепленный с краю при помощи воска. Подношение святой?

— Я думаю, мы в тупике, — говорит наконец Прессия.

— Не совсем. Моя мать выжила после Взрыва, — возражает Партридж. — Это уже много.

— Откуда ты знаешь, что она выжила? — спрашивает Прессия.

— Старуха сказала, — отвечает Партридж, — вы же были там.

— Мне показалось, она сказала, что он разбил ей сердце, — замечает Прессия, — и это ни о чем не говорит.