Пепельное небо - Джулиана Бэгготт

— Кому-нибудь здесь нужен коврик? — спрашивает санитарка и затем улыбается. — Это хороший знак, — шепчет она, — это значит, кто-то смягчился по отношению к тебе.

Лида задумывается, действительно ли ее мама немного ослабила хватку. Означает ли это начало настоящей реабилитации? Означает ли это, что кто-то подумал, что она снова сможет быть здоровой, хотя она никогда и больной-то не была?

Она входит в зал, как в другой мир. Видит выложенный плиткой пол, залитый чистящим раствором, мельтешение санитарки в форме, подпрыгивающий пистолет-электрошокер, привязанный к ее бедру, кладовку уборщика с машинкой для полировки пола.

За одним из окошек она замечает лицо, девушку с дикими от страха глазами, а затем другое, безмятежное. Лида сразу понимает, что первая еще не получила препараты, а вторая уже приняла. Лида притворяется, что принимает таблетки. Когда санитарка выходит, она выплевывает их и крошит в пыль.

Санитарка сверяется со своим планшетом и останавливается, чтобы открыть другую дверь недалеко от Лиды. Внутри сидит девушка, лицо которой еще не появлялось в окошках и которую Лида не знает. У девушки широкие бедра и узкая талия. Ее гладко выбритая голова, судя по бровям, была рыжей.

— Вставай! — говорит санитарка девушке. — Пошли.

Рыжая смотрит на Лиду и на санитарку. Она берет белый платок, который лежит у нее на коленях, и повязывает его на голову, затем встает и следует за ними.

Их приводят в комнату с тремя длинными столами и скамьями вокруг них. Лида впервые видит других девушек целиком, а не только их лица, что очень удивляет ее. Она будто забыла, что у них должны быть тела. Их головы, как и ее, покрыты платками. Все сидят в одинаковых белых комбинезонах. Почему именно белых? Лиде не дает покоя этот вопрос. На белом ведь так видны пятна. Но затем она думает, что это замечание устарело, страх пятен относится к ее прошлой жизни. Здесь он не существует. Не может существовать одновременно со страхом пожизненного заключения.

Девушки плетут коврики, как и сказала санитарка. Перед каждой лежат пластиковые полоски разных цветов, и девушки, как дети в лагере, сплетают их в клетчатые узоры.

Санитарка просит Лиду и Рыжую занять свои места. Лида устраивается рядом с девушкой с краю стола, Рыжая садится напротив, набирает себе полосок — только красных и белых — и быстро начинает плести, опустив голову.

Девушка рядом с Лидой смотрит на нее своими темно-карими глазами, как будто узнает ее, но затем опускает голову и возвращается к работе. Лида не знает эту девушку. Весь ряд поворачивается и бросает быстрые взгляды на Лиду. Каждый, кто смотрит, подталкивает следующего, и так далее. Цепная реакция.

Лида знаменита, но эти девушки, похоже, знают о причинах этой знаменитости больше, чем она сама.

Санитарки столпились в одном углу и стоят, прислонившись к стене.

Лида смотрит на них и берет горсть полосок. Пальцы не слушаются. Работа идет в полной тишине, пока девушка рядом с Лидой не шепчет ей:

— Ты все еще здесь.

Она имеет в виду комнату труда или больницу вообще?

Лида не отвечает. Зачем? Конечно, она все еще здесь, в любом случае.

— Все думали, что тебя уже выпустили.

— Что ты имеешь в виду?

— Силой выудили у тебя информацию.

— У меня нет никакой информации.

Девушка недоверчиво смотрит на Лиду.

— Они знают, куда он отправился? Что на самом деле произошло? — спрашивает Лида.

— Это ты должна знать.

— Я не знаю.

Девушка смеется.

Лида решает не обращать внимания на смех. Рыжая начинает напевать во время работы детскую песенку, которую мама Лиды пела ей:

— «Мерцай, звездочка, мерцай…»

Это ужасный мотив, который стоит только услышать и он может привязаться на целый день, особенно в одиночной камере. Он может и с ума свести. Рыжей песня явно причиняет боль. Лида надеется, что к ней песня не привяжется. Рыжая на минутку прекращает напевать и смотрит на Лиду, будто хочет что-то ей сказать, но не решается. Лида поворачивается к той, с карими глазами, которая смеялась над ней.

— Что тут смешного? — спрашивает она.

— Неужели ты не знаешь?

Лида качает головой.

— Говорят, ему удалось выбраться.

— Откуда?

— Из Купола.

Лида продолжает плести. Из Купола? Зачем ему было выходить? Зачем вообще кому-то выходить? Выжившие снаружи злы и безумны. Они испорчены, изуродованы и не похожи на людей. Она слышала сотню страшных рассказов о девушках, которые выжили и сохранили в себе остатки человеческого, а их изнасиловали или съели заживо. Что они сделают с Партриджем? Выпотрошат его, сварят и сожрут?

Ей становится трудно дышать. Она смотрит на лица, склонившиеся над ковриками. Одна девушка поднимает взгляд на Лиду. На бледном лице девушки играет улыбка. Лида думает, принимала ли она препараты, вызвавшие эту улыбку. Иначе зачем еще здесь улыбаться?

Рыжая постукивает своим ковриком по столу, напевает и смотрит на Лиду, словно хочет либо привлечь ее внимание, либо вызвать одобрение. У нее получался простой белый коврик с красной полоской посередине. Она смотрит на Лиду вопрошающе, словно говоря: «Видишь? Смотри, что я сделала!»

Девушка с темно-карими глазами шепчет:

— Наверное, он уже мертв. Кто бы смог там выжить? Он ведь всего лишь мальчик из Академии. Мой друг рассказал, что Партридж даже еще не прошел кодирование.

Партридж. Лида чувствует себя так, как будто его уже нет на этой планете. Но мертв ли он? Ей по-прежнему кажется, что она узнает, если он действительно умрет. Она почувствует, что внутри нее что-то умерло. А сейчас она этого не ощущает. Она думает о том, как он держал ее за талию, когда они танцевали, вспоминает поцелуй, и ее сердце замирает, как всегда, когда она думает об этом. Этого не происходило бы, если бы он был мертв. Она бы ощущала страх и горе. Но она все еще чувствует надежду.

— Он смог бы, — шепчет Лида. — Он сумел бы выжить.

Девушка вновь смеется.

— Заткнись! — резко шепчет ей Лида, затем поворачивается к Рыжей и говорит ей тоже: — Заткнись!

Рыжая застывает на месте. Другие девушки оборачиваются.

Санитарки смотрят на стол.

— Работаем, дамы!

Одна из них говорит:

— Это пойдет вам на пользу. Давайте, работайте!

Лида смотрит на цветные полоски. Они расплываются у нее перед глазами и ускользают из виду. В глазах щиплет, но она сдерживает слезы. Она не хочет, чтобы кто-нибудь это видел. Продолжать, говорит она про себя. Продолжать.

Это совсем не похоже на то, что представляла себе Прессия. Место больше напоминает старую больницу, нежели военную базу. Воздух пахнет хлоркой, и вокруг слишком чисто. В комнате стоит пять детских кроватей, на них лежат дети. Они не двигаются. Но и не спят. Все лежат в зеленых накрахмаленных униформах и, вытянувшись, чего-то ждут. Один — с жесткой рукой, покрытой красным алюминием. Другой — с головой, закатанной в камень. Еще один спрятался под одеяло. Прессия знает, что она тоже выглядит не очень — с ее шрамами на лице и головой куклы вместо руки. Ее рот по-прежнему заклеен липкой лентой, руки связаны за спиной, и она все еще в своей одежде, поэтому ребята знают, что она новенькая. Если бы она могла, то спросила бы их, чего они все ждут, но хочется ли ей это знать?