Воскрешение Офелии. Секреты девочек-подростков - Сара Гильям

Люси сидела молчком, когда родители, расположившись слева и справа от нее, рассказывали историю ее болезни. Два года назад у нее обнаружили лейкемию, и девочке пришлось подолгу лежать в больнице. Врачи были настроены оптимистично по поводу ее прогноза.

Я поинтересовалась, как все эти медицинские проблемы повлияли на их семью. Сильвия ответила: «Мы делали все возможное, чтобы спасти Люси. Я не отходила от нее, пока она была в больнице. Фрэнк приходил туда каждый вечер после работы». Она глянула на мужа. «Фрэнк полицейский. В этом году он не получил повышения по службе. Я уверена, что его начальник решил, что Фрэнку не до того. Но ничего, все еще впереди. Я до смерти боюсь больниц, но Люси жива; жаловаться не на что».

Фрэнк тихо сказал: «Вот нашему сыну пришлось хуже всех. Его мы отправили к моей сестре. Главное – это Люси».

«Марк стал просто невыносимым с тех пор, как я вернулась домой», – вмешалась в разговор Люси.

Я спросила ее о больнице. «Там было не так уж плохо, кроме тех моментов, когда мне было плохо после химии. Мама читала мне вслух, мы играли в игры. Я теперь знаю все ответы в викторине».

Возвращаться в школу ей было трудно. Все хорошо с ней обращались – слишком хорошо, словно она была инопланетянкой. Но она столько всего упустила. У ее прежних подружек появились молодые люди и новые занятия. Пока она лежала в больнице, к ней приходили в гости, приносили цветы и журналы, но сейчас, когда ей стало лучше, похоже, никто не знал, как с ней общаться.

Фрэнк сказал: «Люси стала другим человеком. Она притихла. Раньше дурачилась, а теперь стала более серьезной. Она во многом повзрослела, она сама настрадалась и увидела, как страдали другие дети. Но в чем-то она еще совсем ребенок, ведь столько всего прошло мимо нее».

Люси не было на церемонии выпуска после восьмого класса, на посвящении в старшеклассники, она не ходила на вечеринки, свидания, не занималась спортом, школьными делами и даже не вступила в пубертатный период (из-за лейкемии у нее позже наступили критические дни и замедлилось физическое развитие). Ей столько всего нужно было наверстать. Она была такой хрупкой, что родители стали ее чрезмерно опекать. Они не хотели, чтобы она переутомлялась и ела фастфуд, напоминали о приеме лекарств и не позволяли подвергать себя ненужному риску. У нее ослаб иммунитет – малейшая травма была для нее опасна. Люси, в отличие от большинства подростков, не сопротивлялась, когда родители хлопотали о ней. Она понимала, что так ей старались спасти жизнь.

Когда я в первый раз встретилась с Люси с глазу на глаз, она вела себя застенчиво и была немногословна. Она сидела и смотрела в окно, озабоченно нахмурившись. Она старательно говорила и делала именно то, что, с ее точки зрения, от нее хотели родители и врачи. Она сама заговорила о том, что когда смотрит телевизор, то ее восхищает энергия людей на экране: «Они столько двигаются и так бойко разговаривают. А я начинаю плохо себя чувствовать, глядя на них, и так им завидую».

Я стала расспрашивать ее о том, что ей интересно. Она и понятия об этом не имела. Тогда я предположила, что на следующем нашем приеме она уже найдет ответ. Люси согласилась по десять минут в день сидеть в одиночестве и размышлять, что доставляет ей удовольствие.

На следующий прием Люси пришла ко мне довольно озадаченная. Она тщательно следовала моим инструкциям и пришла к главному выводу: у нее нет собственного мнения. «Я думаю лишь о том, чего от меня ожидают».

Я ответила, что понять это – значит начать процесс поиска собственных мыслей. Мы обсудили, в чем Люси отличается от родителей и брата. Сначала это было трудно, но по мере разговора она проявляла к этому все больший интерес и впервые с начала нашего знакомства оживилась. Она мало чем отличалась от родных: «Я люблю сладкое, а мама – нет. Мне нравится рок-музыка, а Марку нравится стиль кантри». Но потом стали проявляться более важные темы разговора. «Мама страдает молча, а я люблю выговориться. Я плачу, когда огорчена, а Марк от огорчения бесится. Я люблю, чтобы рядом со мной кто-то был, когда у меня неспокойно на душе, а папа любит в такие моменты быть один». Мы обсуждали эти различия, не вынося оценочных суждений, и Люси было приятно, что она не похожа на родных, но у них все равно близкие и душевные отношения.

На следующей неделе Люси пришла ко мне, сияя от счастья. «Я знаю, что мне нравится, – сказала она. – В прошлый четверг мои родные пошли на встречу скаутов, а я осталась дома одна. И я подумала: чем бы мне заняться этим вечером? И поняла, что хотела бы посмотреть какое-нибудь старое кино по телевизору. Там шла “Касабланка”, и мне этот фильм понравился».

Люси гордо продолжала: «Никто не велел мне этого делать и не считал, что мне понравится фильм. Я сама взяла и посмотрела».

Я поздравила Люси с таким открытием. Хотя это было незначительное открытие, но сам его процесс был очень важен. Люси смогла узнать кое-что о себе и с уважением отнеслась к этому открытию.

После того как она впервые поняла это, Люси постепенно стала превращаться в более самостоятельного человека. Она начала вести записки о пребывании в больнице. Сначала очень вежливо: о том, как благодарна врачам и медсестрам, родителям за то, что не отходили от нее ни на шаг. А потом смогла рассказать, как боялась смерти, как злилась из-за того, что у нее обнаружили рак, как сердилась, что лечение было болезненным, и как ей было грустно, что не всем детям лечение помогло.

Люси сумела снова вписаться в мир друзей и в школьную жизнь. Она стала ходить в Испанский клуб в школе. Пригласила старую подружку провести с ней вечер. Сильвия опасалась, что все эти занятия утомят Люси. Ее беспокойство, которое было полезно в период борьбы с лейкемией, теперь меньше способствовало адаптации к новой жизни в период выздоровления. После пяти приемов у меня Люси рассказала, что они с мамой поссорились, потому что Люси кто-то поздно позвонил. Я облегченно засмеялась.

Семейная терапия превратилась в способ преодоления посттравматического стресса. Из-за болезни Люси пострадали все. Сильвия рассказала, как приходила домой каждый вечер из больницы, где у Люси каждые пятнадцать минут начиналась рвота после химиотерапии. Она заходила в пустую спальню дочери, ложилась на ее тахту, все еще украшенную единорогами. Обнимала ее игрушечного пони и плакала, пока не чувствовала, что выплакала все слезы до единой.

Фрэнк рассказал, как он уставал на работе. Он выдавал водителям квитанции на оплату штрафа за превышение скорости и думал о Люси, которая лежала в больнице. «Иногда нарушитель грубил или спорил со мной, – говорил Фрэнк. – А мне просто хотелось дать ему кулаком в морду».

Марка бесила болезнь Люси. «Я думал, что она это нарочно, чтобы все с ней носились. Иногда я думал, что она притворяется, а иногда был уверен, что она умрет. Ей приносили много подарков, мама с папой баловали ее. Я тоже хотел заболеть».

Прошло восемь месяцев, и Люси была готова завершить курс лечения. Ее голос окреп и стал более оживленным. Волосы отросли и стали похожи на мягкую русую шапочку. Она стала делать упражнения и окрепла. У нее начались критические дни. Она сблизилась с прежними друзьями и завела новых. Она поняла, что может противоречить родителям, и никто от этого не упадет замертво. Могла выражать свое мнение вслух и взрослеть, становясь самой собой.