«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев

вспомнить детство и совершить вычитанные в книгах ритуалы прощания с жизнью. Но на счастье, я никак не мог согреться, зверски хотел курить, был голоден, у меня ныл зуб — так что было не до смерти.

У муравейника должны быть часовые. Не только у моста, но и у входов, а уж наверняка у главного входа. Лучше мне проникнуть туда через второстепенный туннель. Я подошел к горе так, чтобы меня нельзя было разглядеть от моста или от главного входа, и на четвереньках полез к черному отверстию метрах в десяти вверх по склону. У самого входа я лег наземь и некоторое время прислушивался. Тихо. Тишина эта могла происходить и оттого, что никто не подозревает о моем приближении, и оттого, что они затаились, поджидая меня, чтобы надежней и вернее схватить в темноте.

Я подполз поближе. Лунный свет проникал только на метр вглубь, дальше не было ничего — вернее, могло быть что угодно.

Ну что ж, сделаем этот шаг? Ведь с тобой, Николай Тихонов, ничего не случится. С тобой вообще ничего не может случиться. Случается с другими. Я утешал себя таким образом до тех пор, пока не разозлился, — такое утешение отказывало леснику в праве на равное со мной существование, и время терялось попусту. Какая у меня альтернатива? Убежать к двойному дереву? Вернуться к Маше и сказать: «Простите, но ваш Сергей Иванович попал в плен к муравьям. В своем старании его поймать они даже повесили изображающую его куклу на площади, и вряд ли они выпустят его живым. Но не беспокойтесь, Маша, я буду о вас заботиться, культурнее и интереснее, чем лесник: я покажу вам Москву, свожу в Третьяковскую галерею и покатаю в парке на аттракционах…».

Я резко поднялся и нагнувшись вошел внутрь. Свободную руку я выставил перед собой, чтобы не набить шишку. Кислый, затхлый запах густел по мере того, как я продвигался дальше от входа. Иногда сверху гулко падала капля воды или раздавался шорох. Я старался убедить себя, что муравьи должны спать, крепко спать. Впереди, если меня не обманывали глаза, желтело тусклое пятно света. Я решил, что ход, которым я иду, вливается в другой, освещенный. И когда я наконец добрался до него и увидел за углом неровно светивший факел, воткнутый в щель в стене, то сразу вспомнил, что здесь уже побывал — в грезах. И даже копоть, нависшая опухолью над факелом за долгие годы горения, была мне знакома.

Я положил на пол у поворота размокшую пачку сигарет, чтобы не промахнуться, если придется в спешке убегать. Ружье я взял наперевес — не потому, что оно спасет я этих туннелях, — так уверенней.

В глубокой нише что-то белело. Я подумал, что там хранятся муравьиные яйца и поспешил прочь — у яиц могла быть охрана. Из следующей ниши донесся глубокий вздох. Кто-то забормотал во сие. Люди? Ну хоть бы спичку, хоть бы огарок свечи! Я заглянул внутрь. Было так тихо, что можно было различить по дыханию — там несколько человек.

— Сергей, — позвал я топотом. Я был уверен, что если лесник здесь, он не спит. Никто не отозвался.

Нет, его здесь быть не может. Если пленника везли в крытом возке и охраняли, вряд ли его оставили на ночь в открытой нише.

Странный мир. Люди и муравьи. На что годятся люди разумным муравьям? Выращивать для них зерно и фрукты? Или, может, служить муравьям живыми консервами?

На перекрестке туннеля пришлось затаиться. Несколько муравьев пробежало неподалеку. Я не мог разглядеть их как следует в неверном свете далекого факела — лишь тяжелые головы отбрасывали тусклые блики. Значит, спят не все.

Я пересек этот туннель и свернул в узкий, еле освещенный ход, который наклонно пошел вниз. Тюрьмы чаще бывают в подвалах.

И тут я услышал пение. Заунывное, тоскливое, на двух нотах. Пение рабов.

Это была высокая, гулкая, словно готический собор, пещера. Свет факелов, не достигал потолка и оттого казалось, что он бесконечно далек.

У входа грудой лежали муравьиные головы. Неподалеку, другой кучей — туловища муравьев. Словно кто-то рвал их на части и пожирал, обсасывая хитиновые оболочки.

Посреди пещеры сидели кружком бледные, худые люди со спутанными черными волосами, в черной облегающей одежде, подобной старинным цирковым трико. Кто они? Союзники, пожиратели муравьев, мстители за людей?

И тут рухнула стройная гипотеза. Ведь стоит построить гипотезу, отвечающую поверхностной связи фактов, домыслить ее, дополнить легендой, как она становится всеобъемлющей, и отказаться от нее куда труднее, чем принять вначале.

Это были муравьи-солдаты.

Стащите с солдата громадный, вытянутый рыльцем вперед шлем, снимите пузатую кирасу и блестящие налокотники — внутри окажется человек. А виной моему заблуждению было несоответствие массивных доспехов тонким конечностям, да мое воображение, скорее готовое к тому, чтобы увидеть громадного разумного муравья, чем худосочного грязного человека.

Солдаты пели песню из двух вот — сначала с минуту тянули одну, то тише, то громче, потом сползали на другую. И такая тоска исходила от этой кучки людей, скорчившихся в темном зальце при свете тусклых факелов, дым которых уходил не сразу, а тек по стенам и по сырым, плохо пригнанным плитам пола, что мне стало даже стыдно за то, что я их считал муравьями.

А в сущности ничего не изменилось. Отпала лишь предвзятость.

Рядом со мной громко процокали шаги. Кто-то оттолкнул меня и прошел в пещеру. Это был тоже вони — без шлема, в пузатой железной кирасе. Из-под кирасы торчала зеленая юбка. Вошедший что-то крикнул.

На всякий случай я отошел подальше от входа. Начальник мог спохватиться, пересчитать свою команду. В зале был шум, позвякивание железа.

Минут через пять два солдата, уже в муравьином обличье — как только я мог принять их за насекомых? — выскочили из зала. Начальник шагал сзади.

За неимением лучшего варианта я хотел было последовать за ними, но чуть было не столкнулся с остальными. Они, если я догадался правильно, решили избрать более укромное место для отдыха. Не доходя до меня несколько шагов, солдаты нырнули в какую-то дыру. Так меня никто и не заметил. Я заглянул в пещеру. Там было пусто. Лишь чадили факелы и грудой лежали невостребованные кирасы и шлемы.

Я не мог преодолеть соблазна. Маскировка кого только не спасала!.. Шлем с трудом налез, чуть не содрав уши. Кираса же никак не сходилась, я запутался в крючках, и