Копье и кость - Анастасия Машевская

Мужчина поклонился, прочистив горло.

– Как прикажете, госпожа, – с чувством совершенного непонимания происходящего произнес Гистасп. – Правда, я бы хотел спросить – кем вам доводится этот человек?

Надо же, не так часто Гистасп задавал вопросы.

– Рамир? – Двое двинулись в сторону лагеря. – Давний друг, который, как я надеюсь, сделает счастливой мою подругу, и родной брат Дана Смелого. Но Дану о нем лучше не знать.

– Понял. Но почему именно Юдейр? Если Рамир действительно так хорош, к чему ему замены?

– Ты сам слышал, он возвращается в Храм Даг. К тому же Рамир был любовником Сциры Алой, и старый Шаут давно понял, что его разведчик не так уж чист. Думаю, Рамиру приходилось все чаще выдавать нас с потрохами, чтобы хоть как-то продлевать собственную жизнь. Играть на двух сценах одновременно очень утомляет, поверь. Что до Юдейра – он ведь лицедей не хуже тебя. – Бану бросила на командира полный хитринки взгляд. Гистасп понимающе хмыкнул.

По дороге к шатрам командующий больше не проронил ни слова. Его откровенно восторгала танская честность, замешенная на кровавой хитрости и изворотливости; танская бесстрастность, рожденная ее глубокой искренностью; танская неприступность, почерпнутая из недр общительности. Его радовала ее бессердечность и злило то, что она целовала Рамира; ему льстило ее доверие и щекотала нервы подозрительность. Гистасп находил занимательной неприхотливость Бану, поразительной – смесь в ней глубокой принципиальности и повальной беспринципности, восхитительной – вопиющую надежность по-настоящему высокомерного и сильного человека.

Потому и молчал, пока шел: надо обуздать все это внутри себя, чтобы танша ничего не заметила.

Вернувшись в шатер посреди ночи, танша обнаружила дремавшего в углу Лигдама. Растолкала, велела принести побольше свеч и чернил и отослала спать. Если идти предстоит через Ниитасов, следует подстраховаться.

Энум Ниитас, невысокий, лысый, одинаковый в плечах, талии и бедрах, как бревно, сидел рядом с отцом, сцепив руки и мелко раскачиваясь взад-вперед. Пристально разглядывая Идена, тана Сиреневого дома, Энум совсем не мог понять, что происходит у того в голове. Иден уже четверть часа разглаживал жидкие усы, пялясь в бумагу и приговаривая:

– Хм-хм-хм… Любопытно. Н-да, любопытно. Хм-хм-хм. Это определенно занятно! Определенно! Хм-хм-хм…

Энум не находил происходящее ни занятным, ни любопытным, ни даже определенным. А вот раздражающим – сколько угодно! Не будь он ахтанатом – уже поддался бы порыву и повыдергивал эти отцовские усы, которые почему-то именно сейчас бесили его как никогда. Впрочем, схватить Идена за грудки и встряхнуть тоже бы подошло, прикинул Энум. Или ударить кулаком в стол и вскочить, накричать, сказать все, что думает. Но попробуй выдай такое в присутствии Идена Ниитаса. Роста в нем футов пять с половиной, а вот нотаций – лет на десять вперед. Как запоет опять про то, что ахтанат Сиреневого дома подобного себе не позволяет, что ахтанат Сиреневого дома должен быть сдержан и вести себя достойно, что ахтанат Сиреневого дома… Тьфу!

Энум вконец извелся.

– Ну и? Ты примешь ее? – не выдержал сын.

– Хм-хм-хм… – Иден перестал теребить ус и потер ладони. – Занятно, н-да. Отчего ж не принять, а? – спросил он явно у самого себя. – Нехорошо ведь будет, если поползут слухи, будто тан Сиреневого дома до того боится маленькой девочки, что отказал ей даже в переговорах.

Энум считал, что страх тут совершенно ни при чем и что тан Сиреневого дома в принципе не должен вести переговоры с какими-то соплячками.

– И еще хуже, если начнут болтать, что Иден Ниитас до того попрал законы родства, что посягнул на жизнь внучки.

– Но ты же не собираешься оставить ее в живых?! – ужаснулся Энум, подскочив с места.

– Хм-хм-хм… собираюсь или нет? Собираюсь или нет… Разумеется, нет. Когда еще представится шанс прикончить Мать лагерей, а? Или нет, прикончить Бану Кошмарную? Ведь если тан Сиреневого дома сумеет побороть слабость привязанностей сердца и кровное родство и приговорит ту, которая портит жизнь всему Ясу, которая подменяет кости в каждой игральной чашке, о которой даже жрецы толком ничего не могут предсказать, о нем же заговорят совсем иначе, понимаешь? А, сынок? Твердая рука – это важно, важно. Вышло бы интересно.

Кто бы мог подумать, что все можно подать так, изумился Энум. Мать лагерей ведь действительно как черная овца в стаде. Энум просиял, у него точно второе дыхание открылось – готов был тотчас же бежать встречать родственницу, ведь все, само собой, выйдет очень интересно, хм-хм.

Живот у Бану оформился пару недель назад и выпирал пока достаточно аккуратно. Тем не менее всю одежду для нее давно перешили, а кое-что даже пришлось мастерить заново.

Лигдам, оруженосец, помог госпоже одеться. Он до сих пор, как ни пытался скрыть, каждый день откровенно пялился на разросшийся танский живот, словно недоумевая, что здесь не так. Правда, с возложенными обязанностями справлялся почти так же хорошо, как Юдейр. В отличие от последнего, Лигдам больше молчал и частенько отводил полный укоризны взгляд, чем отчаянно напоминал Бансабире Гобрия. Зато с Раду не цеплялся, так что хлопот от него не было. Пока.

Потуже перетянув ремешки с ножнами и закрепив в них ножи, Бансабира немного прогнулась в спине, слабо потягиваясь. Сама себе женщина напоминала круг жирного желтого сыра, и такой образ жизни за две недели ее откровенно доконал. Лигдам подал оружие, закрепил и отступил на шаг. С недавних пор у Бану в шатре заимелось удлиненное бронзовое зеркало – кузнецы и пригнанные пленные ремесленники откатали из доспеха какого-то важного ахтаната. Так что теперь танша каждое утро с жутко недовольным лицом рассматривала свое отражение – с выпяченным животом и мечом на поясе.

– Тану? – донеслось с улицы.

– Чего тебе, Гистасп? – немного нервозно бросила Бансабира.

– Мм… – Лигдам уловил недоумение в мужском голосе. По понятным причинам – танша ведь прекрасно распознает по голосу каждого офицера и охранника.

– Тану, это Дан, – сообщил голос.

Бансабиру это признание отчего-то взбесило.

– Само собой, ты, – проворчала Бану, отодвинув полог и столкнувшись с вице-командиром нос к носу. – Но разве ты не пришел сюда с тем, чтобы сообщить, что у тебя за плечом стоит Гистасп, которому что-то нужно?

Бансабира подбородком указала за спину Дана – там в самом деле стоял ухмыляющийся командир второго подразделения. Пока Дан пытался прийти в чувство от столь неожиданного укора, Бану закончила:

– Нечего топтаться тут, заходи и говори, с чем пришел, – и исчезла в шатре.

Да, гостеприимством сегодня даже не пахнет, отметил про себя Лигдам.

Бансабира вернулась к зеркалу. Гистасп вошел следом.

– Смотрю, вы в отличном расположении духа, – добродушно проговорил Гистасп. – Утра тебе, Лигдам, – кивнул поклонившемуся оруженосцу.