Кровоточащий город - Алекс Престон

Чуть погодя мы с Генри стояли у залитого солнцем пруда. Прислонившись к ольхе, я отковыривал кусочки старой, мертвой коры. Близился вечер, и гости, негромко переговариваясь, прогуливались по саду. Несколько старушек, удовлетворившись церемонией, потянулись к выходу, осторожно ступая по скользкой дорожке. Сад окружала живая изгородь из кустов боярышника; нависавшая над ними жимолость испускала ароматы в теплый воздух. Кружившие над жимолостью белые бабочки выстраивались в дрожащие мраморные колонны, которые распадались в вечерних сумерках и тут же создавали новую комбинацию. Генри, глушивший стаканами кальвадос и арманьяк и кувшинами — сидр, изрядно набрался и курил уже пятую сигару. Курил, как сигарету, втягивая в легкие густой темный дым и выдыхая его через нос. Ни с того ни с сего он вдруг сел, свесив ноги в пруд. В ботинки постепенно набралась вода.

— Веро замужем. — Генри умоляюще посмотрел на меня и выронил сигару в пруд. Какое-то время она просто покачивалась на воде, потом от нее начали отпадать чешуйки; она медленно разворачивалась, расправлялась, словно появляющаяся из куколки бабочка. — В смысле… Я ведь знал, что она собирается замуж. Поэтому мы сюда и приехали. Но, говоря откровенно, мне как-то не верилось, что это на самом деле случится. Я всегда верил… убеждал себя, что Веро… она ведь такая… драматичная, такая пылкая… Так вот, я думал, она устроит что-то такое… примчится ко мне, попросит увезти ее куда-нибудь, подальше от всего этого. Я думал об этом все утро. Она была так чертовски мила, целовала мне руки, обнимала, тискала, как маньячка… Ну, ты же ее знаешь. Я все ждал, когда же она скажет, что это не для нее, что она не в силах заставить себя пройти через такое…

Штука в том, Чарли, что… не знаю, как тебе, но мне Марк показался, в общем, мудаком. Он, конечно, интересный парень, живой, но… изрядный мудак. Я думал, что она и сама это поняла. Чертовски жаль, что нам теперь придется еще и его терпеть. О… Смотри-ка, у меня ботинки промокли. Не поможешь?

Я помог ему подняться, и мы побрели к шатру, где, устроившись в темном углу, перебирал струны Ги. Усилитель отключили, но музыка звучала ясно, перекрывая жужжание пчел и тихие голоса в саду. Веро стояла на середине танцпола, держа за руки отца, сидевшего перед ней в каталке и с улыбкой кивавшего в такт музыке. Колеса кресла тихонько поскрипывали.

К семи люди стали собираться на ужин. Вечер выдался неожиданно теплый, и в шатер никто не спешил. Наконец все расселись. Отец Веро постучал ножом по бокалу:

— К нам приехали из Англии друзья Вероник. Они заботились о ней, и самое меньшее, что мы можем сделать, это позаботиться о них здесь. Поэтому попрошу не критиковать слишком уж сурово мой английский. Alors…[26]Я уже стар, а посему буду краток. Эти молодые люди спешат жить и не хотят сидеть и слушать старика. Они хотят пить и танцевать. Но у старика есть право быть занудливым, так что потерпите, пока я расскажу кое-что.

Он выпил белого вина, вытер губы волосатым запястьем и продолжил:

— Так вот… Много лет назад, когда Вероник была еще маленькой, нам довелось провести зиму в Сьерра-Леоне. Я работал в тамошней больнице, а Ги и Вероник, бывало, приходили и помогали чем могли. Помню, лет в шесть или семь она уже подавала мне скальпель для операции на катаракте, успокаивала какую-нибудь женщину, когда я резал ее сына, ходила к бухте, присматривалась к людям, расспрашивала. Меня всегда поражала ее серьезность, ее сострадательность. И всем понятно, что с самого начала она была особенным человеком.

Потом Вероник уехала в Эдинбург, а оттуда в Лондон. Когда она приезжала сюда, я с трудом ее узнавал. Отцу тяжело смотреть, как взрослеет дочь. Сын-то менялся по-хорошему — это означало, что он мужает. А у Вероник любая перемена означала потерю. Теперь она снова с нами. Снова в Нёфшателе, тут не так гламурно, как в Лондоне, и не так живописно, как в Шотландии. Но наш город — настоящий, реальный, и Вероник вернулась к нам тоже настоящая, реальная. Она вернулась к парню, которого всегда любила. Это в духе моей Вероник. Такая решительная! Работа, которой она занимается со своим братом, — она переводчица в центре для беженцев в Кале, — эта работа для моей Вероник. У меня такое чувство, что она сделала круг и вернулась на свое место. Спасибо, Марк, за то, что вернул ее домой, к нам.

Он подался вперед, выпил еще вина, откашлялся и, обернувшись, посмотрел на Веро. В уголках глаз блеснули слезы. Снова пошел дождь, и капли застучали по навесу. Все смотрели на старика, не зная, закончил он или нет. Небо пролило, что накопило, дождь перестал, и под шатром стало тихо, словно все затаили дыхание. Отец Веро улыбнулся:

— Добро пожаловать домой, Вероник. Нам тебя не хватало. А теперь веселись, пей, гуляй, дитя мое чудесное. Этот вечер — твой.

Веро рассмеялась и захлопала в ладоши. Остальные тоже зааплодировали, а она поднялась, прошла вокруг стола и поцеловала отца в щеку. Потом встал Марк:

— Благодарю вас, месье Кавеллен. Весь город согласится со мной, если скажу, что для меня честь знать вас. Я горжусь тем, что живу в одном городе с таким человеком, как вы, — целостным, почтенным. И я должен поблагодарить вас в первую очередь за Веро. Она всегда, еще до того, как я познакомился с ней, присутствовала в моей жизни. Когда-то мы были, как две борзые в клетке перед забегом, которым неймется, хочется вырваться наружу. Потом мы оба повидали мир, побывали на разных континентах и вернулись сюда, в Нёфшатель, к друзьям и родным, чтобы быть вместе. Каждый прошел свой путь, и в конце этого пути мы обрели друг друга. И теперь я хочу, чтобы мы остались здесь навсегда. Потому что здесь — честность, здесь — счастье, здесь — покой. И нигде, во всем огромном мире, мы не нашли этого. И нигде они не присутствуют так явно, как здесь, когда я держу Веро в объятиях и слушаю далекие звуки города, который знаю и люблю. Мы изжили потребность бежать, излечились от непоседливости и амбиций.

Он твердо опустил руку на плечо Веро. Она чуть вздрогнула, а улыбка на мгновение поблекла.

— Спасибо всем, что пришли. Веселитесь. Медовый месяц мы с Веро проведем дома, поработаем в саду и, надеюсь, порадуемся лету, когда эти англичане уедут и заберут с собой свою погоду. (Слушатели рассмеялись.) Особенно хочу поблагодарить вас, Чарли и Генри. Вы хорошо приглядывали за моей малюткой Веро. Берегли ее, пока я был далеко. Ей повезло с друзьями. А теперь, прошу вас, давайте выпьем за мою жену, Вероник.

Мы встали. Я поднял бокал и повернулся к Генри. Сердитая линия губ, угрюмо нависшие брови… Он смотрел на нее в упор, не отрываясь, не мигая. Веро перехватила его взгляд и улыбнулась, но улыбка сразу же поблекла, а глаза ушли в сторону. Генри продолжал пялиться на жениха и невесту, забыв про сигару в уголке рта. Я отвел его к столу, усадил на стул, забрал потухшую сигару и налил нам по стакану мускадета. Кто-то поставил перед нами тарелки с паштетом из оленины. Большую часть обеда Генри просидел молча, разглядывая свои руки, не обращая внимания на еду, снова и снова заходясь в кашле.

После обеда, когда мы с Генри стояли в углу, Марк и Веро вышли на первый танец — «Lovecats». Увлеченные друг другом, они смеялись и улыбались друг другу. Баром служили козлы в другом конце шатра. Я прошел туда, обойдя стороной старушек с фотоаппаратами, и налил две кружки сидра. К нам присоединился Фред, измученный и уставший. Когда почти все гости вышли на танцпол и неуклюже задвигались, пытаясь попасть в такт музыке, мы втроем выбрались из-под шатра на свежий воздух.