Кровоточащий город - Алекс Престон

У Фреда нашлось немного кокса. Мы сели на крыльце, выложили три дорожки на покосившемся деревянном столе. Поначалу Генри заметно нервничал. Я знал, что он не принимал наркотики с той давней ночи, когда его вырвало в туалете. Знал, что они пугают его. Он долго смотрел на меня, словно это был какой-то тест и от меня требовался правильный ответ, потом опустил голову и шумно втянул носом белый порошок, а у меня почему-то возникло чувство, что тест я провалил. Мы сидели и разговаривали. Играла музыка. Время шло. Первые парочки, самые пожилые, потянулись к калитке. Последними в темноте исчезали яркие платья женщин. Молодожены направились к дому; Веро вкатила коляску по пандусу, в ярко-желтый квадрат света в открытой двери.

Фред принес из шатра бутылку кальвадоса, и мы пустили ее по кругу. Алкоголь не сошелся с коксом: я был счастлив и одновременно чувствовал себя опустошенным. Марк вышел из дома, сел с нами и тоже приложился к бутылке. Все молчали, потом Генри поднялся, пробормотал что-то нечленораздельное и, покачиваясь, удалился к шатру. Я подождал немного, глядя на безумие высыпавших на небе звезд, и последовал за ним.

В шатре было тихо и темно. Генри спал на стуле, похрапывая, с полуоткрытым ртом. Я вздрогнул от неожиданности, увидев в центре шатра Веро. В пижаме, с собранными на макушке волосами, она смотрела на Генри, и ее большие глаза мерцали в темноте бледным светом. Она была босая и дрожала от холода. Я начал тоненько напевать «Lovecats», и Веро улыбнулась. Я шагнул к ней.

Мы танцевали в темноте, она стояла босыми ногами на моих ботинках и крепко обнимала, просунув руки мне под мышки. От нее пахло ужином и треволнениями прошедшего дня. Когда я умолкал, забывая слова и не зная, чем их заменить, мы останавливались, и мир тоже останавливался и умолкал, прислушиваясь в этот миг только к нам. Я наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом потянулся к губам. Веро отступила на шаг и опустила руки.

— Нет, — прошептала она.

— Я люблю тебя.

— Нет, Чарли. Пожалуйста, не сегодня. Сегодня нельзя.

— Только один раз. Всего раз. Последний. Пожалуйста.

Я шагнул к ней, обнял, приник губами к ее губам. Она задрожала, а потом ее горячий язык проскользнул в мой рот, и мы прижались друг к другу так, что я почувствовал пульс в ее крови, потерял границу между нашими телами, и даже не пришлось закрывать глаза, потому что нас окружала тьма. Я обхватил ее сзади, ниже спины, ощутив под фланелью теплую кожу. Она снова отступила, оттолкнула меня, повернулась и выбежала из шатра, свалив стул. Я сел рядом с Генри и опустил голову на стол.

Марк и Веро уехали рано утром. Они вздорили, я слышал их голоса: ее — низкий и резкий, его — сбивчивый, злой. В шатер на секунду заглянул Фред, споткнулся об упавший стул и, наклонившись, осторожно его поднял. Я наконец встал, потянулся и потрепал по голове Генри. Он проснулся, и мы поплелись в комнату, как несчастные дети, которым не дали досмотреть счастливый сон. Я помог Генри раздеться и свалился на кровать, чувствуя во рту вкус Веро.

Проснулись мы уже к полудню. Мать Веро приготовила круассаны и кофе с молоком в желтых кружках. Потом они с Ги проводили нас до калитки и махали, пока я заводил «поло», и мы покатили с холма вниз. В последний раз я увидел Нёфшатель в огромных слепых глазах больницы. Мы ехали молча до самого Кале с его унылыми, серыми корпусами промышленных зданий. Генри повернулся ко мне, улыбнулся, прикурил две сигареты и сунул одну мне в рот.

— Ну, видимо, вот и все, Чарли, — сказал он.

На пароме я читал деловые страницы «Санди таймс». В новостях сообщалось о проблемах с ипотечными выплатами на Среднем Западе, о возможном банкротстве одного крупного субстандартного кредитора,[27]о громадном падении цен на бирже, о нестабильности акционерных капиталов. В комментариях мелькали кредитно-финансовый кризис, депрессия, стагфляция. Корабль неспешно рассекал спокойные воды пролива, и мною все сильнее овладевало ощущение беспомощности. Я просмотрел полученные за последние дни сообщения. Моя прибыль упала в пятницу утром на 20 000 фунтов. Бхавин назначил общий сбор на утро понедельника. Пророчества чередовались со спекуляциями. Яннис просил срочно ему позвонить. В четыре часа ночи с субботы на воскресенье Мэдисон прислала длинное, беспокойное письмо с подробным рассказом о событиях за день.

Чарлз,

Я еще в офисе. Бхавин только что ушел. У него будто кровоизлияние в глаза — такие они у него красные. Яннис потерял сегодня 800 000 фунтов. По итогам года он пока еще в плюсе, но ты же знаешь, насколько рискованное у него положение. Ты знаешь, сколько он занимал, в какие ненадежные структуры инвестировал. Сегодня он три часа просидел у Бхавина. Я слышала, как они кричали. Не понимаю, почему все вдруг так резко стало плохо. С экономикой все вроде бы в порядке. Я не заметила ничего, что могло бы оправдать такое резкое падение. По-моему, это просто чрезмерная реакция. Не знаю, что и думать. Мне кажется, мы в плену прежних представлений. Так долго все шло хорошо. Что, если теперь мы наблюдаем предсмертные судороги капитализма? Ты — философ, ты много читаешь, — скажи мне. Неужели все кончилось? Я здесь одна, но уйти не могу. Такое чувство, что если уйду, обязательно случится что-то ужасное. Возвращайся скорее, Чарлз. Ты нам нужен.

Мэдисон.

Я поднял голову — мой друг резался в какую-то компьютерную игру с парнем гораздо младше себя. Играли, похоже, во что-то боевое: склонившись над джойстиком, Генри ожесточенно тыкал пальцами в кнопки. Мальчишка в спортивном костюме и бейсболке, с брильянтовой серьгой в ухе и двумя выбритыми на бровях вертикальными полосками держался куда спокойнее. Героиня Генри — юная китаянка, — описав дугу, хлопнулась на землю; ее противник — зеленое чудище с копной рыжих волос — пролетел разделявшее их расстояние, взгромоздился на поверженного врага и вырвал из груди трепещущее черное сердце. Губы юнца в бейсболке тронула надменная ухмылка. Генри в отчаянии упал головой на игровой автомат. Меня укачало, я устало поднялся и, толкнув тяжелую дверь, вышел на палубу. Внизу гуляли стальные волны, легкий бриз шевелил волосы, над головой с пронзительными криками кружили чайки.

За спиной хлопнула дверь, и Генри положил руку мне на плечо.

— Не силен я в этих играх, хотя когда-то получалось неплохо. Помнишь, во что играли в «Юнионе»? Я всех там громил. Я был непобедим. Должно быть, растерял навыки, реакция уже не та, да и воля к победе ушла. Неприятно, когда молодежь начинает нас обходить. Пойдем выпьем. Что-то я не в духе.

Я высадил Генри на Ливерпуль-стрит и поехал домой по тихим улочкам. В прихожей дохнуло сыростью. Заглянув в спальню, я увидел, что в комнату со двора, где над забитыми стоками собрались большие грязные лужи, просочилась вода. Я постелил на пол старые футболки, включил отопление и, слушая рев проносящихся над домом самолетов, в какой-то момент ощутил прилив старой привычной меланхолии. Уик-энд заканчивался. Я приготовил себе одинокий ужин.