Советская литература: мифы и соблазны - Дмитрий Быков

И третий аспект, который особенно странен и который нам всем сейчас часто приходится вспоминать. Помните, Нунана при виде дочери Шухарта «вдруг ударила жуткая мысль: это вторжение. Не пикник на обочине, не призыв к контакту – вторжение. Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию». Мартышка – будущее Хармонта, Мартышка, которая для Шухарта составляет единственную радость и смысл его искореженного существования, эта Мартышка, подрастая, становится другой. Как сказал про нее Джеймс Каттерфилд по прозвищу Мясник, светило хирургии, «она уже не человек». Так и новое поколение советских людей, которое должно было жить при коммунизме, которое всегда что-то должно было, почти всегда оказывалось нечеловеческим, нелюдским, непонятным прошлому.

Советский строй действительно привел к появлению мутантов. Это были иногда мутанты со знаком плюс, это были дети типа Лёни Карася в «Исчезновении» Юрия Трифонова, дети из его же «Дома на набережной», которые оперы наизусть цитируют, для укрепления нервов ходят по ребру крыши, а зимой – босиком для закалки. Мутанты со знаком плюс – умные комиссарские дети, принципиальные, талантливые. Но в массе своей появились и совершенно другие мутанты. Появилось предельно циничное поколение – потому что росло без религии, без чести и совести, без какого-либо понимания верха и низа. И я хорошо понимаю старых рабочих или старых революционеров, которые с возмущением смотрели на поколение 1960-х, которые боялись собственных детей, которые в ужасе смотрели на последующие все более и более циничные советские поколения, – а к самому последнему циничному поколению принадлежал я. Большинство моих сверстников при рассказах о пионерах-героях начинали просто откровенно хохотать или перерабатывать эти рассказы с таким цинизмом, что «садистские частушки»:

казались еще относительно невинными произведениями. Да, Зона – окно в будущее, но в ней родились мартышки, которые, дай им волю, не случись перестройки, угробили бы страну и мир значительно быстрее. Помните страшный эпизод, где к Шухарту-папаше неслышно подошла Мартышка, «постояла, положив на стол мохнатые лапки, и вдруг совершенно детским движением прислонилась к покойнику и положила голову ему на плечо». Оба они безусловно понимают друг друга на уровне какой-то невербализуемой, неописуемой связи. Ведь у Мартышки остался только один способ коммуникации – она, если помните, по ночам просыпается и начинает издавать скрип, «длинный, тоскливый скрип», тот скрип, что Рэдрик слышит и в Зоне. Утверждают, что это просели вагонетки с породой. Но мы-то знаем, что это немногие мутанты, там оставшиеся.

Еще одно, что роднит Хармонт с советским опытом: из города запрещено уезжать. Раньше какую-никакую эмиграцию разрешали, но потом выяснилась удивительная вещь. Выясняется, что человек, приехавший из Хармонта в любой другой город, превращает этот город в ад. Примерно так оно было и с эмиграцией из СССР: куда бы ни приехал русский эмигрант, он, ровно как у Стругацких, организует пространство так, что количество несчастных случаев неизменно возрастает.

1970-е и 1980-е годы прошли под знаком большого пессимизма относительно контакта с инопланетными цивилизациями. В 1982 году Воннегут написал «Завтрак для чемпионов», в 1985-м Станислав Лем – «Фиаско», апофеоз этого пессимизма. А «Пикник» написан в 1972 году!

Существовала устойчивая легенда об истории создания «Пикника». Якобы Стругацкие съехались писать, предположительно, будущий «За миллиард лет до конца света», гуляли по окрестностям Комарова, увидели остатки пикника, и Аркадий Натанович сказал: «А как бы это выглядело с точки зрения муравья?»

Это один из немногих примеров, когда Стругацкие сознательно дезинформировали свою аудиторию. Все основные их сюжеты были проработаны еще в сборнике «Шесть спичек», опубликованном в 1960 году. «Пикник на обочине» являет собой всего лишь расширенный вариант очень раннего, еще довольно слабого, без внятного вывода и без внятной концепции рассказа «Забытый эксперимент» (написан в 1959-м), где впервые зазвучали нехарактерные для молодых Стругацких тревожные и опасные нотки.

Это рассказ о некоем секретном проекте, который должен был связать определенным образом пространство и время, для чего создан некий мезонный генератор, переводивший время в физическую материю. В лаборатории случился гигантский взрыв, на двести километров уничтоживший всё. Но через сорок восемь лет оказалось, что в эпицентре взрыва продолжает функционировать «двигатель времени», выбрасывая синие столбы этой материи, рождая голубой туман, а вокруг буйствует страшно, чудовищно искаженная природа, в аномальной зоне завелась печальная, безвыходная, навеки изуродованная нечисть. Мы в этом рассказе увидим только одно такое существо:

Образ советского интеллектуала с его огромной головой, такой огромной, что ее невозможно держать прямо, пришел, конечно, прямо оттуда. Оттуда же и главная метафора «Пикника на обочине»: мы живем в будущем и за это будущее расплачиваемся.

А вот теперь присмотримся к основным агрегатам, которые в этом будущем существуют. «Пикник» напичкан страшными идеями. Плотность ужасного в «Пикнике» колоссальна. Во-первых, Советский Союз для всего мира – это неисчерпаемый источник энергии. Из Зоны добыты «этаки», которые сами способны размножаться и на которых ездят машины, – аккумуляторы, которые практически не разряжаются. И советская идея – это грандиозный источник энергии. Очень хорошо, кстати, про коммунистическую идею сказал Януш Корчак: «Я уважаю эту идею, но это как чистая дождевая вода. Когда она проливается на землю, то загрязняется», – потому что людей постоянно ставили в искусственные условия, и в этих искусственных условиях они стучали друг на друга с потрясающей энергией, уничтожали друг друга с потрясающей энергией, они выиграли самую страшную войну. Советский Союз был чудовищно энергичной страной, что есть, того не отнимешь.

Еще одна вещь, сама по себе забавная: советский исследователь Кирилл Панов ищет в Зоне полную «пустышку». Вот эти «пустышки», эти гидромагнитные ловушки – точная метафора души советского человека, у которого внутри абсолютно пусто, и тем не менее какая-то странная сила держит его в собранном состоянии.

Кроме того, существует «ведьмин студень» – всепроникающая субстанция, которая разъедает всё. «“Ведьмина студня” вон полные подвалы, бери ведро да зачерпывай. Похороны за свой счет», – говорит Шухарт. Со Стервятником Барбриджем происходит как раз это: он вляпался в «студень», кости стали как резиновые, единственное спасение – срочная ампутация. А вот это, мне кажется, уже метафора самая прямая. Ведь вечно твердили, что у советского человека нет скелета: что ему скажут, то он и сделает, он не способен сопротивляться. К тому же у обоих братьев Стругацких был и опыт вызовов в известную контору, и они прекрасно понимали, что бывает с человеком на допросе и как нелегко против этого «студня» устоять. «Ведьмин студень» – одни из самых убедительных образов того, что делается с советским человеком в процессе его жизни.