Советская литература: мифы и соблазны - Дмитрий Быков

Сюжет «Райской машины» придумывался на моих глазах; тогда эта книга называлась «В доме отца моего». Сюжет ее довольно прост. Это Земля в недалеком будущем, где посрамлена наука, торжествует оккультизм и шарлатанство, а люди поделены на касты. К Земле летит гигантский астероид, конец света близок. И некие таинственные инопланетяне сообщают, что они всех землян эвакуируют на далекую планету Химэй, в прекрасный дивный мир. Рекламой этому миру выступают видеописьма с Химэя:

Как сообщают инопланетяне, на Химэй первыми отправляются увечные, больные, самые несчастные. А потом выясняется, что нет никакого Химэя, что это такой способ селекции, что всех больных и несчастных, «двуногий балласт», в этой Райской машине превращают в ничто. От человечества останется то, «что МЫ сочтем нужным оставить», – говорит комиссар ООН. Но герой, – хотя его сочли нужным оставить, определили в группу историков, «которые станут разрабатывать структуру будущего мироустройства планеты», – отказывается жить в этом «фашистском феодализме» и вместе со всеми несчастными идет погибать. Правда, в финале, как всегда у Успенского, все-таки нарисована надежда. В его черной сказке абсолютно блаженный, одухотворенный финал: все эти несчастные оказались в некоем чудесном пространстве – Простор, называет его Успенский – и видят свои представления о божественном. Герой видит сверкающий город с двенадцатью воротами, в главных воротах стоит ключарь Петр и приветствует их, а негр – священного слоненка, который машет им хоботом. И поэтому финал оставляет читателя в блаженном недоумении. Настоящий трагизм у Успенского всегда был, но и люди, отважно идущие навстречу этому трагизму, у него всегда награждались. Чем отважнее падаем мы в этот ад, тем вернее попадем в рай. Это мироощущение было у Успенского и в жизни.

Последняя идея, которую я от него слышал, – написать русскую «Божественную комедию», написать ее терцинами, но раёшником. Потому что русские добродетели другие, нетрадиционные, и русские грехи нетрадиционные. И вот написать русские девять кругов ада, куда попадают не взяточники, не обманщики, а люди, которые по-русски наиболее грешны. Например, те, кто злорадуется. Это могла бы быть гениальная книга, он мечтал о ней. Я думаю, если бы он ее написал (а стихи он писал чудесные), это был бы абсолютный шедевр.

Кстати, о его стихах. На всех наших общих вечерах всегда успехом пользовались две басни из «Белого хрена в конопляном поле»: «Блудница и Енот» и «Работа и Дурак», которую Успенский везде читал на бис.

Из пословицы «Дураков работа любит» сделать такую басню! От одного только «определенную меня ты проведи» всякого сколько-нибудь знакомого с советским канцеляритом человека начинают корчить судороги смеха.

Я помню последнюю нашу с ним поездку в Черногорию. Успенский и там был общим любимцем, и все прибрежные рестораны старались заманить его к себе, потому что лунообразный, сияющий, сытый, пьяный Успенский был лучшей рекламой заведению. Но несмотря на это, он умудрялся придумывать новый роман.

По замыслу Успенского, на Земле начали рождаться странные дети. Они вроде бы и не умственно отсталые, но совсем не рациональные. Они другие. У них своя телепатия, они друг друга понимают без слов, они абсолютно не знают цифр, им совершенно неинтересны прагматические дела, у них очень странные игры. И взрослые понимают, что их биологическое время закончилось и надо как-то законсервировать Землю, чтобы она досталась этим детям. Надо избавить ее от ядерного оружия, от транспорта, от любых видов оружия, потому что оно детям не нужно, оно для них смертельно. Надо подготовить детей к органической жизни, к жизни в природе.

Это было немного похоже по замыслу на сцену в кубриковской «Космической одиссее», когда герой отключает компьютер как живое существо, и тот на наших глазах начинает сходить с ума и деградировать. А у Успенского надо было свести с ума Землю и заставить ее деградировать, чтобы оставить этим странным детям. И читатель оставался бы в полном недоумении, хорошо это или плохо, что такие дети появились. С одной стороны, безумно жалко рационалистическую, гуманистическую фаустианскую цивилизацию, которая нас породила. А с другой – какое счастье избавиться от нее наконец! Какое счастье – оставить одну сплошную тлеющую, гниющую, непостижимую органику! Вот как будто рельсы уперлись в глину. Это был бы упоительный трагический и одновременно фарсовый роман. То, что Успенский его придумал, но не успел написать, для нас для всех большая потеря. Но я верю, что мы со временем всё это прочитаем.