Путешествие еды - Мэри Роуч

Если кому-то вдруг захочется провести время в чьем-нибудь желудке, я бы рекомендовала рассмотреть вариант с пингвином. Эти птицы умеют приостанавливать процесс переваривания, снижая температуру внутри желудков до уровня, при котором желудочный сок теряет активность. Пингвиньи желудки, таким образом, способны превращаться в охлаждающие устройства, предназначенные для доставки домой рыбы, выловленной на корм потомству. Охотничьи угодья пингвинов могут отстоять на несколько дней пути от мест гнездовий. Не будь у них такого удобного встроенного «холодильника», к моменту, когда взрослые птицы вернулись бы к птенцам, проглоченная рыба могла бы уже успешно перевариться. «Как если бы вы отправились в магазин и на обратном пути съедали то, что следовало принести домой», – так это видится морскому биологу Терри Уильямс.

Есть еще одна причина притягательности «принципа жизненной силы», так повлиявшего на мысли Джона Хантера: он как будто указывал на медицинское объяснение такого феномена, как желудочные змеи. Давным-давно, еще во времена Вавилона и Древнего Египта, люди жаловались на то, что внутри них живут рептилии или амфибии. Недуг этот неожиданно и живо заявил о себе в конце XVIII века. «Отсюда все и идет, – писал Хантер в своем труде 1772 года, посвященном „жизненному принципу“. – Мы находим различного рода животных, живущих в желудке, и они могут выводиться там из личинок и там же кормиться». В конце того столетия, а также и некоторое время спустя, авторитетные биологи – не только Хантер, но и Карл Линней – полагали, будто лягушки и змеи способны существовать внутри человеческого организма как паразиты, питаясь тем, что ежедневно ели их хозяева. Историк медицины и писатель Ян Бондесон отследили более пяти десятков подобного рода случаев, описанных в медицинских журналах XVII, XVIII и даже XIX веков. Медиков XVIII столетия привлекали ящерицы и саламандры. В XVII постулировали змей. В XV твердили о лягушках, а в XII – о жабах.

Несмотря на таксономическое и географическое разнообразие старинных казусов подобного рода, основополагающая предпосылка всегда примерно одна и та же. Пациент, раздраженный странными ощущениями или болью в абдоминальной области, внезапно вспоминает свой поход на природу. Возвращаясь к вечеру домой, как гласил типичный рассказ, путник останавливался, чтобы утолить жажду из пруда или из болотца, или из речушки, или из родника. К тому времени уже темнело, и не было видно, что он глотал. Или же он был в подпитии и просто не помнил. Иногда глотались яйца, а порой – и целые живые твари. Иной раз случалось прилечь и поспать, но доводилось бывать не в себе и надолго. Вот тогда-то холоднокровные гады и заползали несчастным сначала в глотки, а потом пробирались и в кишки.

Подкрепляло эти бредни то обстоятельство, что время от времени пациенты видели животных в ночных горшках. «Опорожняя кишечник, – читаем мы в типичном описании медицинского случая, датированного 1813 годом, – она ощутила необычную боль в прямой кишке, а затем, как полагает больная, заметила нечто движущееся в ночном горшке». Дабы освободить страдальцев от подобных симптомов, пациентам нередко прописывали слабительное. Происходившее далее описано, например, в медицинском отчете 1865 года о борьбе со слизнем, жившим в желудке: «Пациенту было произведено впрыскивание per anum[106]… после чего под одеждой немедленно ощутилось нечто движущееся».

Разумеется, наиболее подходящим казалось предположение, что некая тварь пребывала дотоле незамеченной в ночном горшке или в кровати. Не менее правдоподобной представляется, впрочем, и мысль о том, что авторы подобных писаний были не слишком рьяными мыслителями – или же, напротив, весьма усердными карьеристами. Случаи, подобные описанным выше, казались ценным материалом и вызывали непреодолимое любопытство с врачебной точки зрения, а соответствующие отчеты публиковались в медицинских журналах и газетах того времени, окружая ореолом известности имена докторов и повышая их статус.

Но будем справедливы, некоторые подробности все же вызывают к себе доверие. Как и современные мифы урбанизированного общества, выдумки о забравшихся в желудок лягушках или об «утробных змеях» не хотели исчезать потому, что в них сохранялось определенное правдоподобие. Вряд ли многие современники были готовы верить россказням о человеке, в котором якобы живет какое-то млекопитающее, – хотя Бондесон среди прочих описаний нашел и случай обнаружения в человеческом желудке мыши. Зато лягушка в животе, натурально, казалась ну очень правдоподобной. Трюкачи, глотавшие все подряд, а затем извергавшее это обратно, вовсю использовали лягушек: те способны поглощать кислород из воды через кожу. Проглоти лягушку с большим стаканом воды – и она не погибнет, по крайней мере, до завершения номера.

Холоднокровные живые существа обладают сниженным уровнем метаболизма. Для поддержания тепла в собственном теле они не используют энергию, получаемую в процессе усвоения пищи – поэтому и обходятся меньшим. Некоторые лягушки зимой почти впадают в анабиоз. «Я бы не удивился, – говорил мне изучающий дикую природу биолог Том Питчфорд, – узнав, что зимой рыбаки извлекают из кишечника окуней живых лягушат». Однако человеческое брюхо – вовсе не холодное место. Скорее там очень жарко. В середине XIX века изучавший физиологию животных Арнольд Адольф Бертольд прилагал все усилия к тому, чтобы положить конец желудочно-лягушечному вздору. Для решения этой задачи он помещал живых европейских лягушек и ящериц некоторых видов в воду с температурой человеческого тела. Взрослые особи погибали, а икра начинала гнить.

Однако список возглавляли не лягушки, а змеи. Помимо всей своей холоднокровной отваги, явно большей, чем у лягушек и ящериц, змеи, кажется, обладают особой природной сноровкой для выживания в желудочно-кишечном заточении. Филип Клэпхем, биолог и специалист по китовым, которого я так донимала расспросами в начале этой главы, рассказал историю, приключившуюся однажды с Грейси, доберманом-полукровкой. Однажды в обед у собаки началась рвота – и на пол в столовой вывалилась двухфутовая подвязочная змея[107]. Жена Клэпхема, решив, что змея мертва, подняла ее, прихватив толстенной стопой бумажных полотенец – а затем «чуть не выронила, когда наружу высунулся раздвоенный язычок». Филип настаивает на том, что собака оставалась дома не менее двух часов. «И все это время змея была внутри нее».