Путешествие еды - Мэри Роуч

Однако без Брюса Джейна с его массажем змеиных животиков, Ли Леменджера, готового потянуть обратно хирургическую нить, и помощи Божьей, по воле которой кит извергает то, что попало ему во чрево, пути вернуться на свободу из чьей-то утробы, кажется, не существует.

Исключение, правда, составляют паразиты. «Они, – говорит профессор Трейси, – повсюду. И проникают во все». У некоторых есть специальный зуб для внедрения в живую плоть жертвы – как сверло, насаженное на голову. «Этому их научила эволюция. Но Боже праведный! Мы же говорим о личинках жуков!» Личинки роют свои ходы, но не бурят насквозь. «Как, черт возьми, они могут знать, в каком направлении прокладывать туннели, чтобы выйти наружу?» Ветеринар Уолт согласен. Он на время исчез, а вернувшись, поведал историю о гигантском почечном черве. Этот паразит пробурил насквозь весь орган и покинул тело через уретру. Уолт слегка толкнул локтем эндоскоп: «С такой бы штукой за гадом последить».

Трейси намерен дать «суперчервю» еще один шанс – последний и лучший из всех. И убедиться, наконец, сможет ли это существо проесть себе путь к свободе. Личинку поместят в мертвый желудок – без секреции и мышечного сжатия.

И где найти такой желудок в Рино в четверг пополудни?

– В «Чайнатауне?» – вопрошает кто-то.

– В «Костко»?[114]

– В «Бутчер бойз»[115]. Трейси достает из кармана свой телефон. «Алло, я из университета… – вот всеобъемлющая преамбула для обоснования самых нетривиальных запросов. – Хотелось бы знать, не можем ли мы найти у вас рыбий желудок? Это возможно?» Трейси ждет, пока человек на другом конце идет искать ответ на поставленный вопрос и/или крутит пальцем у виска, взывая к пониманию товарищей по работе. Лаборатория пребывает в молчании. В соседней комнате трещат «кормовые» сверчки. «Ничьих желудков, говорите, нет? Ну нет так нет. О’кей».

Джон Грей поднимает голову и говорит своим тихим спокойным голосом: «У меня в холодильнике есть мертвая леопардовая лягушка».

Мы прерываемся на время, пока Грей отправляется размораживать свою лягушку под струей теплой воды. Уолт развлекает нас рассказами об альтернативной медицине и соответствующих школьных экспериментах: практикующие рейки[116] хилеры пробуют себя на мышах. Ричард ушел в соседнюю комнату, чтобы принести и показать мне жабу нового вида, обнаруженную им во время полевых работ в Аргентине. Вернулся с жабой – та сидела на стеклянной тарелке, а последняя уютно упиралась ему в живот. И выглядел Трейси как маленький мальчишка с миской своей каши на кухне. Жаба у него – милая и не такая бородавчатая, как обычно. Я сказала ему об этом, и, кажется, мои слова пришлись ему по душе. «Вероятно, вы первая, кому понравилось одно из этих существ». Разумеется, вторая – ни секунды не сомневаюсь я.

«И, наверное, останетесь последней», – вставил словечко Ли, поклонник лягушек.

Грей возвращается к нам с размороженной леопардовой лягушкой, растянутой на лотке для диссекции. Ли иссекает ее живот по срединной линии и отворачивает лоскуты шкурки, как будто это шторки на окошке. Профессор Трейси запускает «суперчервя» в желудок.

Эссе 1925 года «Психология животных, проглоченных заживо» открывается описанием того, как автор «в безмятежном покое, сопутствовавшем послеобеденному пищеварению» с удивлением размышляет, могут ли животных, живьем заглатывающих свою добычу, «беспокоить последствия акробатических действий, совершаемых жертвами, стремящимися вырваться на свободу»[117]. Если бы наша леопардовая лягушка была жива и если бы лягушки обладали неврологическим аппаратом для переживания беспокойства, ответ был бы «да, иногда беспокоить может». Наша личинка – несомненно, обремененная и собственными заботами – оживляет лягушачий желудок. И тот некоторое время напоминает матерчатую куклу-петрушку, надеваемую на руку: в течение 55 секунд «суперчервяк» изгибается дугой, вытягивается и корчится внутри аккуратного розового мешочка. А затем совершенно прекращает двигаться. «Эффект укрытия», – произносит кто-то.

Пленника извлекают и кладут в сторонке. Как и прочие испытуемые, он недвижим, но жив. И, как и все его собратья-первопроходцы, спустя полтора часа после пребывания в чужом желудке совершенно взбадривается и полностью восстанавливается. Червь № 2 оставлен в желудке на ночь – чтобы исключить всякую вероятность «эффекта укрытия», а также чтобы дать представителю личинок шанс приложить новые усилия для совершения побега. Увы, к утру подопытный мертв. «Ума не приложу, – заключает Трейси, – как они могли бы проесть себе путь наружу из чьих-то желудков!»

Уолт не столь уверен в конечном выводе. На него произвела сильное впечатление энергия, проявленная личинкой. «А что если в желудке есть слабые места?» Неужели нельзя вырваться, прорвав его стенки особенно мощным натиском?

Кажется, нечто похожее было изображено на фотографии, в 2005 году поразившей множество умов: на снимке – мертвый питон, найденный в болотах Флориды, а сбоку из брюха змеи высовываются хвост и задние лапы аллигатора.

«Все так и говорили: аллигатор могучим ударом пробил себе путь наружу», – делится со мной Стивен Секор. Ученого, нанятого в качестве эксперта, по воздуху доставила телевизионная команда телеканала National Geographic: ему предстояло наговорить что-то в камеру для экстренного часового репортажа, посвященного химерическим останкам. Еще до прилета Секор знал: змеиная «трапеза с пробоем обеда наружу» была крайне маловероятна. Прежде чем заглотить жертву, питоны ее душат[118]. «Если что-то попало внутрь [желудка питона], наружу ему уже не пробиться».