Приют гнева и снов - Карен Коулс

не избавиться от него? И вот Имоджен, она сидит у огня, а доктор стоит за ее спиной. Стоит за спиной и целует ее шею.

– …самозабвенны, моя дорогая, вы абсолютно самозабвенны. – Его рука проскальзывает в лиф. – Как поживает ваше нежное сердце? Как оно? Как ваше нежное?..

– Он не глухой! – кричу я.

Так ему ни за что не спасти мистера Бэнвилла – засовывая руки в лиф Имоджен и тиская ее грудь, он ему точно не поможет. Нет, раз он отказывается спасать мистера Бэнвилла, это сделаю я.

– Он не глухой! – кричу я. Челюсти сжимаются сами собой. – Он. Не…

– Господи, да ты всю лечебницу разбудишь! – Вытянутая и тощая тень Сливы скользит по стене. – Тебя на весь коридор слышно.

Кровать пуста – и доктор исчез. Нужно забраться в нее, пока очередное видение не предъявило свои права на нее. И зачем им только эта крохотная унылая кровать, ума не приложу.

Я забираюсь в кровать, закрываю глаза и снова вижу их. Ослабшего мистера Бэнвилла и такого знакомого доктора, с бледными глазами и тяжелыми усами. Я сажусь, перевожу дыхание и откашливаюсь. Уомак. Доктор – это Уомак. Я настолько уверена в этом, что записываю в тетрадь: «Врач в Эштон-хаусе – это Уомак, – и уже через несколько секунд сомнений добавляю: – Или кто-то очень на него похожий». В конце концов, я много чего вижу, и далеко не все мои видения реальны. Не хотела бы я, чтобы Диамант знал о них. Тогда я снова окажусь под его пристальным и внимательным взглядом, а потом, возможно, он и вовсе прекратит сеансы гипноза. И что тогда? Тогда моим доктором снова станет Уомак. Он украдет у меня Гарри, мое прошлое и навсегда запрет меня в ловушке безумия.

Глава 20

Мне снится сад в Эштон-хаусе, он погружается в сумерки теплым летним вечером. Я брожу среди кустарника, вдыхаю чистый воздух, пока что-то не заставляет меня обернуться, какой-то шум, я оглядываюсь на дом, на террасу. Я оборачиваюсь и просыпаюсь от неожиданности. Этот сон преследует меня всю ночь, и каждый раз я просыпаюсь в один и тот же момент, пока голова не начинает болеть.

Несколько дней и ночей я не могу сдвинуться с этой точки в саду. Как бы я ни старалась, сколько бы ни писала, ни рисовала, я не могу ступить ни шага вперед. О, я могу отойти назад, увидеть кухню и Прайса, но – зачем? Снова и снова я оказываюсь в зарослях кустарника, оглядываюсь и куда-то смотрю. Неужели тогда наступил конец света? Неужели безумие овладело мной именно в ту секунду прямо посреди увядающих цветов и засыхающих растений? Мистер Бэнвилл, доктор, Прайс по-прежнему кажутся мне реальными, как и раньше, но с каждым днем мне все труднее найти Гарри. С каждым днем он стирается из моей памяти, пока не превращается в отражение, призрака.

– Что-то случилось, – говорю я, вновь сидя в кабинете Диаманта на своем удобном и безопасном месте, под охраной верных подлокотников. – У меня больше не получается видеть прошлое, даже когда рисую.

Его глаза расширяются, он бросает быстрый взгляд на Подбородок – она еще не успела выйти, ее правая рука задерживается на дверной ручке. Она переступает порог и закрывает за собой дверь.

– Продолжайте, – говорит Диамант.

– Я стояла в саду в сумерках, и все остановилось. У меня все не получалось двинуться дальше.

Он подается вперед, его глаза блестят от нетерпения.

– Вы были с Гарри?

– Нет, одна.

Он разочарован. Ему хочется, чтобы причиной болезни был непременно Гарри.

– Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на дом, – продолжаю я, – возможно, меня привлек какой-то звук, и тогда меня будто ударяют чем-то по голове.

– Возможно, кто-то действительно вас ударил. – В глазах Диаманта читается беспокойство. – Рискну предположить, что именно в этот момент началась ваша болезнь.

– Да, но вы можете вернуть меня туда?

Он хмурится, поджимает губы.

– Боюсь, что для вас это будет мучительно. Нам понадобится помощь санитара.

– Нет, – не соглашаюсь я. Чтобы они подслушивали? Сплетничали? – Они и без того услышали много моих секретов, даже слишком много.

Я сжимаю челюсти, улыбаюсь, пока не начинает болеть лицо, и вот наконец перед моими глазами вспыхивает знакомая искра.

– Скажите, если захотите остановиться, – говорит Диамант.

– Да-да. – Просто начните уже отсчет и верните меня в прошлое.

– Если вы захотите вернуться…

– Да, я скажу.

– Отлично. – В голосе Диаманта звучит неуверенность, но он продолжает считать: – Раз. Два…

Числа тают, становятся все тише.

– Вы видите сад? – спрашивает Диамант.

– Да, я вижу его.

Небо розово-фиолетового оттенка, воздух сладок, от ароматов левкоя и сена кружится голова.

С террасы доносятся голоса. Это Имоджен. Она проходит через французские окна, голова запрокинута от смеха, ее распущенные каштановые волосы переливаются на спине. Я отступаю в тень кустарника. Она не одна. Я ожидаю увидеть того мерзкого доктора, но это не он. Это Гарри. Он держит сигарету. Сжимает ее длинными пальцами, подносит к губам.

Они тихо переговариваются, сблизив головы. Она откидывает голову каждый раз, когда смеется, обнажая белую шею. Почему они стоят так близко друг к другу? Почему он смотрит на эту шею точно таким же голодным взглядом, каким он смотрел на меня?

Лучше мне пойти на болото, посмотреть на летучих мышей, пролетающих над водой.

Ее рука ложится на его плечо, скользит ниже. В этом ведь нет ничего страшного, правда? Это ведь совершенно нормально, абсолютно пристойно.

Он отступает от нее.

Да, любовь моя, еще один шаг назад. Еще один.

Она ловит его за руку. Притягивает его ближе, еще ближе, слишком близко.

Ее рука скользит по его затылку.

Отойди от нее, любовь моя.

Она целует его так же, как я, – в губы. Все дольше и дольше, и вот его руки смыкаются вокруг нее и глаза закрываются. Нет-нет, это какая-то ошибка. Это все игра света, он не может целовать ее – только не ее и не так. Нет, это просто обман зрения.

А! Она идет обратно в дом. Уходит внутрь, подальше от него. Сейчас он пойдет на болото, и, возможно, мы еще вместе посмеемся над моим заблуждением.

Она останавливается, бросает кокетливую улыбку через плечо.

Склоняет голову в сторону дома. Нет, тут не может быть ошибки. Она зовет его за собой, словно тянет собаку на поводке.

Он не идет. Он замер с