Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста - Татьяна Юрьевна Сергеева

Только к ночи длинный- длинный императорский поезд подтянулся к Царскому селу. Застоявшиеся лошади бежали прытко, кареты ярко освещались выносными фонарями, но день был трудным и долгим, и многие из вельмож, сопровождавших императрицу, крепко спали, спрятавшись за плотными занавесками своих экипажей. Даже те офицеры, которые должны были эскортировать государыню, потихоньку дремали в седле. Дремала и сама императрица, положив усталую голову на плечо Сашеньки Ланского. Но едва проехали заставу, задул снова северный ветер, да такой сильный, что затрещали, забились флаги, украшавшие кареты. Екатерина пристраивала голову на плече у Сашеньки то так, то этак, и, в конце концов, села, взявшись за неё руками.

— Всё болит головушка? Никак не проходит? — Участливо спросил Ланской.

— Болит, чтоб её! — Потёрла она свои виски. — И всё сильнее…

— Может, остановиться? Призвать лейб-медика?

Екатерина только руку сумела поднять.

— Едем, едем быстрее… Мне бы только до постели добраться… Никому никогда не говори, Сашенька, про пароксизмы мои… Не хочу, чтоб мои люди меня жалели… Это, друг мой, Сашенька, только тебе дозволено… Ты и жалей…

— А я и жалею! Ох, как жалею…

Ланской был искренен — он очень её жалел.

А в Царскосельском дворце в ожидании императрицы который час томился Фон-Визин. Он сидел то в кресле, то на канапе, то на стуле — время шло медленно. Чтобы не было слишком скучно, он стал пристально рассматривать стены в комнате, украшенные сибирской лазурью, потом перевёл взгляд на пол из красного дерева и перламутра, в котором, казалось, отражались его зелёный бархатный кафтан, белые штаны, застёгнутые у колен серебряными пряжками, и новые модные кружева жабо выше подбородка. На этом полу хорошо смотрелись и его новые башмаки, с пряжками, осыпанными стразами. В этом господине, тщательно одетым по последней моде, трудно было узнать Дениса Иваныча, сидевшего днём в грязи посреди Петровской площади.

Постепенно комната стала заполняться посетителями. Разговаривали тихо, но до Фон-Визина долетали отдельные фразы.

— Кажется, уже совсем близко от Царского…

— Говорят, у государыни опять случились пароксизмы…

— Стало быть, нынче никого принимать не будут…

Фон-Визин разочарованно прислушивался к разговорам.

— Государыня приехали, но принимать никого не будут! — Объявил флигель-адъютант.

Придворные потянулись к дверям, последним был разочарованный Фон-Визин.

— Государыня! Государыня!

Не все успели выйти, замерли в поклоне вдоль стен.

Екатерина, бледная, скрипя зубами от боли, прошла быстро, никого, казалось, не замечая. Ланской — рядом с ней, нога в ногу, позади — озабоченный лейб-медик. Но, проходя мимо Фон-Визина, склонившегося в придворном поклоне, императрица на секунду замедлила шаг.

— Ты, Денис Иваныч, не уходи, коли пришёл… Пройди в кабинет, да подожди ещё несколько… Остальные — в другой раз… Простите, мои дорогие…

Фон-Визин прошёл в царский кабинет весь из китайского лака и приготовился ждать.

Он старался не смотреть в приоткрытую дверь спальни, за которой была тихая суета, возня, звяканье металлических инструментов, чей-то шёпот. Это длилось довольно долго, наконец, Фон-Визин услышал слегка изменённый голос императрицы.

— Ты ждёшь, Денис Иваныч? Считай, что дождался… Я тотчас встану, полегчало мне… Всё. Спасибо… Уведи всех, Мария Саввишна, а я к Денису Иванычу выйду… Ну, не шипи, не шипи, я недолго… Ты спать ложись, не жди меня.

Прошло ещё несколько времени, и Екатерина появилась в кабинете, прижимая к себе руку, согнутую в локте.

— Ну, вот, совсем хорошо — последнюю немецкую кровь выпустила… — она посмотрела на себя в зеркало и, слегка кокетничая, поморщилась. — О, Господи… Рожа моя, рожа! На что ты похожа?.. Ты-то чего перепуганный, а, Денис Иваныч? Я здесь сяду, и ты садись, в ногах правды нет. Вот так. День нынче, хоть и праздничный, да больно шумный. Монумент Петру Великому на Сенатской площади открыть — не на качелях там покататься… Но уж больно нынче ветер силён… Я ветер завсегда головой чувствую…

Фон-Визин с готовностью поддакнул.

— Особливо, если норд дует…

— Верно… — Серьёзно согласилась императрица. — В затылок словно кто гвозди вбивает, и в ухо так и стреляет, так и стреляет…

— В правое… И мушки этакие перед глазами так и мелькают, так и мелькают…

— Чёрные… — Вздохнула государыня и тут же спохватилась. — А ты, Денис Иванович, откуда так хорошо про пароксизмы мои знаешь?

Фон-Визин тяжело вздохнул.

— С самых детских лет я стражду сильной головной болью. Она так возросла с годами, что составляет теперь всё несчастье жизни моей…

Екатерина сочувственно взглянула на него.

— Вот оно что… Значит, и в нашей волости лихие болести… Что же, так и будем скрипеть на пару… Но коли сейчас говорить могу, значит отлегло… Меня вот что интересует, как понравились тебе торжества наши? Где твоё место было, когда монумент взорам нашим открылся?

Фон-Визин с годами приобрёл немалый опыт придворной жизни. Молодое задорное легкомыслие сменилось действиями разумного, зрелого человека. Много лет прослужив под началом такого блестящего дипломата, как Никита Иваныч Панин, он и сам обучился тонкостям общения с разными людьми, а характер императрицы изучил досконально. И потому отвечал ей, не торопясь, вдумчиво, внимательно следя за выражением её лица, освещённого неярким светом свечей в жирандоле, стоящем в углу кабинета. Но всё-таки сейчас он не мог сдержаться и ответил, внутренне улыбаясь, иронизируя над самим собой.

— С моего места, Ваше Величество, у меня большой обзор был. Я всё в малейших подробностях лицезрел. — И, помолчав немного, добавил совсем серьёзно. — И точно могу сказать: событие сие не только в памяти свидетелей до конца жизни останется, но и государыне нашей и всей России славу принесёт…

Екатерина удовлетворённо кивнула.

— А что тебе более всего понравилось? Прямо говори, не таись…

— Более всего понравился мне монумент Фальконетов… — Государыня нахмурилась, и Фон-Визин тот же час спохватился. — И, безусловно, надпись на монументе лапидарная: «Петру Первому Екатерина Вторая»… Что может быть лучше?

Императрица отвернулась, чтобы скрыть от него своё удовольствие.

— Не буду сей комплимент за лесть почитать, коли меня признанный литератор за остроумие хвалит…

Фон-Визин понял, что угодил, и решил воспользоваться моментом.

— Жаль, что в столь знаменательный час не было с нами Фальконета … Вот радость была бы… — Он не сводил с императрицы глаз и зорко следил за её реакцией. — Я думаю, он крепко обрадуется, когда получит медаль Вашу.

Екатерина рассеянно взглянула на него.

— Медаль? О какой медали ты говоришь, Денис Иваныч?

Денис Иваныч решил не отступать.

— Да той медали, что Вашим Величеством утверждена, и коей все участники сего исторического события награждены.

Государыня не выдержала и расхохоталась.

— Хитёр, Денис Иваныч, ничего не скажешь, хитёр… Не даром в Коллегии Иностранных дел