Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста - Татьяна Юрьевна Сергеева

хотел было расспросить у прислуги, кто таков, но распахнулась настежь дверь спальни, и на пороге появился сам Потёмкин, в шлафроке и туфлях на босу ногу. Он пристально оглядел приёмную и, не здороваясь ни с кем, зычно позвал своего камердинера. В мгновение ока приёмная пришла в движение: посетители опрометью бросились на поиски этого камердинера, опережая в резвости друг друга. Тут только Потёмкин заметил Фон-Визина, одиноко стоявшего на прежнем месте, и поманил его мощной рукой с вечно обгрызенными ногтями. Денис Иваныч поспешил за ним в опочивальню. Следом за ним с кофейником и чашками на серебряном подносе осторожно проскользнул и камердинер. Светлейший, указав, куда поставить поднос, тут же отправил его прочь.

— Здравствуй, Денис Иваныч, рад тебя видеть. — Повернулся он к Фон-Визину. — Садись вот тут рядом, давай кофею попьём.

Фон-Визин поблагодарил и отказался, сославшись на головную боль.

— Государыня поведала мне о пароксизмах твоих. Погляди-ка на меня… Я хоть и старее тебя годами, а жизнь веду, куда более шумную… В войсках сижу по полгода, ночами не сплю, и полведра пива зараз выпиваю. В парной могу сутки просидеть, женщин люблю — на всё силушки хватает… Отчего ты-то такой хилый? От того, видать, что всё пиесы пишешь…

Фон-Визин подхватил, усмехаясь.

— Точно так, Григорий Александрович… Лекарь мой мне предписал не токмо кофею не пить, но и пиес не писать, ибо все медики утверждают, что литераторы более всех должны апоплексии опасаться. Бедная жизнь, тяжкая работа и скоропостижная смерть — вот чем пиит от всех прочих тварей отличается.

— Ну, ну… Поживёшь ещё…

Они поговорили ещё о том-о сём как старые знакомцы. Григорий Александрович был известный меломан, содержал прекрасный роговой оркестр, а во время дружеских обедов у него непременно пели оперные арии известные певицы. А нынче задумал он настоящий оркестр собрать из разных инструментов, и пригласить капельмейстера из Австрии, про которого много говорят сейчас знающие люди. Потёмкин всё вспоминал, вспоминал его фамилию, да так и не вспомнил.

— Ну, который у епископа Зальцбургского капельмейстером служил…

— Кавалера Моцарта, что ли?

Потёмкин радостно закивал головой.

— Его… Музыка-то у него хорошая, только сомневаюсь, справится ли с оркестром… Как думаешь?

Фон-Визин пожал плечами.

— Этого я знать не могу, но у людей сведущих справиться можно…

Князь, наконец, отодвинул чашку.

— Вот и разузнай, что он за птица… Я тогда человека в Австрию пошлю для переговоров… Ну, вот… Кофей выпит…

Он вытянулся на постели, почесал голые ступни одну о другую. Достал из кармана атласного шлафрока большую морковку и с хрустом вонзил в неё зубы.

— Морковку тоже не хочешь?

Фон-Визин отрицательно покачал головой. Эту страсть светлейшего к моркови знали все придворные. Из карманов его дорогих камзолов с бриллиантовыми пуговицами почти всегда торчали очищенные хвостики этих даров Земли…

— Тогда — к делу… Там вот на столе твой «Недоросль» лежит… Матушка нынче к театру совсем охладела, всё каменьями да гравюрами занимается. Сашенька Ланской шибко их любит… Садись-ка поудобней, да читай свою пиесу.

— Мне везде удобно, Григорий Александрович… Только прежде, чем я читать начну, не могу ли я Вас просить принять человека одного?

Потёмкин удивлённо уставился на него.

— Какого это человека?

Фон-Визин пояснил извиняющимся тоном.

— Что за человек — не ведаю, только, похоже, он в Вашей приёмной с раннего утра дожидается. Умаялся весь, с дороги видно… Дьячок какой-то…

Потёмкин пожал плечами.

— Велик труд! Примем твоего дьячка. Я добрый нынче…

Но едва дёрнул он за сонетку, как в спальню вбежал тот самый дьячок и с размаху шлёпнулся у постели к самым босым ногам князя. Тот от неожиданности даже сел в кровати.

— Ты как посмел?! Кто таков?

Дьячок неожиданно тонким визгливым голосом завопил.

— Смилуйся, Ваша светлость! Гришенька, ненаглядный мой!

Он крепко обхватил ноги светлейшего, да так, что тот и пошевелиться не мог.

— Пусти, дурак!

Дьячок не переставал вопить.

— Не вели казнить, вели слово молвить…

— Совсем спятил! Я тебе кто — царь Иван Васильевич?

— Ой, прости, Гришенька, сокол ясный… С перепугу все слова забыл, кои тебе сказать хотел…

Потёмкин, наконец, освободился от цепких рук дьячка, встал и потянулся к сонетке.

— Какой я тебе Гришенька? Ну, Денис Иваныч, сосватал ты мне гостя…

Дьячок сел на пол и заплакал.

— Не признаёшь ты меня, Гришенька… Вспомни-ка, князюшка, свою родимую сторонушку, село своё милое… Может, и меня тогда вспомнишь, дьячка церковного, что тебя мальца крохотного грамоте учил…

Светлейший ахнул и шлёпнулся опять на постель.

— Ну, глянь-ка на меня! Быть того не может! Да как же тебя звали-то? Тимофей! Тимофей Краснопевцев! — Он облапил его своими ручищами, поднял с пола, посадил в кресло. — Так знай же, Денис Иваныч, человек этот — первый мой учитель, коего по сю пору с благодарностию вспоминаю… Единственный в нашем селе грамоте разумел, и меня, мальца, выучил… Лет этак в пять я мог уж и подпись свою в конце бумаги изобразить… Рассказывай, зачем пришёл?

Дьячок перестал плакать, успокоился. Фон-Визин с интересом наблюдал за этой сценой.

— Да вот, батюшка, пятьдесят лет без малого Господу Богу служил… Помнишь, быть может, какой у меня бас был? В соседней деревне слышно было, когда я на клиросе стоял, не зря фамилию Краснопевцева дали… А теперь вот выгнали: дряхлый стал, глух и глуп, говорят. Выгнали меня, а я-то без дела сидеть не умею. Давно слыхали, что ты, Гришенька, важным человеком стал при государыне императрице, вот я и собрался враз к тебе… Авось пристроишь в должность какую? Очень хотелось бы мне ещё России послужить. На печку-то влезть никогда не поздно…

Потёмкин и Фон-Визин, переглянулись, сдерживая смех.

— Видал, Денис Иваныч? А ты в отставку так рано запросился… Так-то… Нашим дворянам не грех у простого народа уму-разуму поучиться…

— Сделайте милость, Григорий Александрович, — попросил Денис Иваныч, — пристройте старика куда-нибудь!

Потёмкин задумался.

— Так куда ж пристроить-то? Разве что в соборные дьячки?

Дьячок неожиданно звонко присвистнул.

— Э, нет, Ваша светлость… Ты теперь на мой голос не надейся, нынче я петь уже того — ау! Да и видеть стал совсем плохо…

— Слушай, старик… Проходил ли ты сейчас через Исаакиевскую площадь?

— А как иначе-то в город с Васильевского острова попасть? Проходил…

— Монумент Петру Великому видал? — Серьёзно спросил светлейший.

Дьячок закивал.

— Видал, видал… Ох, хорош монумент…

Потёмкин хитро прищурился.

— А когда мимо проходил, не видал ли подле него какого злоумышленника?

Дьячок задумался, поскрёб в затылке.

— Да нет, батюшка… Всё спокойно было…

— Вот и ладно… Знай теперь — это и будет твоё