Чужое сердце - Шарлотта Валандре

Вдруг разражается гроза. С неба обрушиваются целые потоки воды, как это бывает в тропиках. За несколько минут шоссе погружается в воду, движение почти останавливается. Я говорю Лили, что мне хуже. Кладу ладони на грудь и закрываю глаза, пытаясь расслабиться. Когда стук дождя о железо становится невыносимым, передо мной ясно, как в ярком фильме, проносятся образы моего сна: потерявшая управление машина, сильнейший дождь, круглая площадь, в которую упирается дорога, я вижу статую на широком основании, мои руки на руле машины, кровь на зеркале заднего вида, новорожденный, сноп фар на встречной полосе и удар. Бац! Я кричу. Раздается хор автомобильных сирен, он перекрывает мой голос. Я открываю глаза. Успокаивая меня, Лили положила мне руку на плечо. Она вертит головой, как флюгер, и выглядывает наружу. Такси пытается проложить себе путь среди полузатонувших машин, поваленных мотоциклов, стоящих на обочине мокрых людей. Громокипящая гроза проходит. В несколько секунд все кончается: и грохот дождя, и чернота неба, которое становится темно-серым. Постепенно в холодной от кондиционера машине устанавливается тишина, и мы въезжаем в еще бурлящую потоками столицу.

Дели делится на старый и новый город. Наш отель расположен на этой зыбкой границе, недалеко от центрального вокзала. Такси пробивается по старым районам. Мои глаза пытаются ухватить все это незнакомое зрелище. Прижавшись лбом к стеклу, я впервые в жизни вижу это городское нагромождение. Здесь нет ничего красивого, распланированного или сочетающегося с другим. Магазин западного вида соседствует с лачугой, а рядом с ней – многоэтажный жилой дом с решетками на окнах, выходящий на замызганную авторемонтную мастерскую. Потом улочка, которую пересекает куча электропроводов, постоянно искрящих короткими замыканиями, – плотная толпа не обращает на них внимания. Народ кишит повсюду, взгляд путается и расплывается, как в детстве, когда я рассматривала обнаруженный под камнем муравейник. На бесконечном красном сигнале светофора вокруг нас скапливаются машины. Мое стекло вдруг отдается коротким глухим стуком, и я, отпрянув назад, вскрикиваю. Мужчина стучит по стеклу культей руки, протягивает другую, здоровую руку и улыбается, прося прощения за то, что напугал меня. Он не отстает и стучит снова. Я сижу не двигаясь, по-прежнему отодвинувшись от окна, прижавшись к Лили. «Don't give, don't look», – говорит нам сухо шофер. Машина снова трогается с места. Мужчина возвращается на тротуар, я смотрю, как он медленно скрывается из виду. У него были невероятно пронзительные глаза, блестящие, черно-лаковые. Шофер привлекает наше внимание и указывает пальцем на появившуюся впереди неоновую вывеску нашего отеля. На тротуаре, на углу возле входа, прямо на земле, на тряпках, на кусках картона, десятки людей, целые семьи. Сидят закутанные женщины, безразлично смотрят, как мы проходим мимо. Вокруг них лежат несколько ребят. Дети спят под открытым небом, перед ними несколько мужчин, они стоят и спорят. Поднимается шлагбаум – добро пожаловать в другой мир. Индия вся – огромный и головокружительный контраст. Место, куда мы попадаем, на удивление роскошно. Мощные уличные фонари освещают великолепные пальмы, растущие из коротко подстриженного газона. На фоне темноты сверкают чистой белизной колоннады и стены из деревянных планок. Двое мужчин в каскетках и перчатках, в безупречных мундирах с поклоном открывают нам двери. «Thank you, thank you very much», – говорю я. Прежде чем войти в холл, я оглядываюсь на парк. Гомон толпы едва слышен, а ведь до нее несколько шагов. Покосившиеся дома, захламленные улочки стерты из поля зрения как по мановению волшебной палочки. Тропические пальмы качаются и шелестят под теплым ветром. Этот отель – островок нереальности, бастион колониализма, чья роскошь прекрасна и столь же невыносима. Я в касте баловней судьбы, а завтра вернусь в нищету.

Мы ужинаем легким карри с нежной ягнятиной. Обычно я не люблю все острое и забивающее вкус продуктов. Но мне хочется карри. «Вообще, если ты не любишь карри, тут тебе мало что светит…» Я обожаю наны с сыром, эти мягкие лепешки, что-то среднее между блином и хлебцем, только что выпеченные в дровяной печке, чуть присыпанные золой.

– Я не ожидала этого, – говорю я Лили.

В моем уме еще громоздятся все разрозненные картинки моего приезда сюда.

– Индию невозможно предугадать…

Утром Лили решает полежать возле ярко-голубого бассейна. Я немного давлю на нее, мне хочется встретиться с индийцами. До могилы императора Гумаюна, которая относится к памятникам культуры по классификации ЮНЕСКО, меньше километра. Может, сходим туда пешком? Консьерж категорически не советует это делать. Я не упрямлюсь в незнакомой местности. Мы берем машину отеля. При свете дня лабиринт улочек старого Дели кажется бесконечным. Спавшие на тротуаре люди ушли. Уличное движение стало гораздо интенсивней. Правила уличного движения здесь неизвестны, скорость не ограничена, так же как и количество пассажиров на одно транспортное средство. На доисторическом мопеде решительный молодой человек с высоко поднятой головой посадил между седлом и канистрой маленького ребенка. За ним сидит его жена, низ ее желтого сари хлопает на ветру, она держит рукой спеленатого младенца. У нее за спиной сидит девочка, уткнувшись головой в материнскую спину и обхватив мать руками. Женщина какое-то мгновение смотрит на меня золотистым и поразительно безмятежным взглядом.

Наш шофер резко тормозит, объезжает, прибавляет газу, уворачивается от столкновения со всем, чем можно, – священной коровой, козой, медленно двигающимся велорикшей – это что-то вроде небольшой повозки, которую тянет велосипедист, потом обгоняет набитый людьми автобус с решетками вместо окон.

Вот человеческий вариант джунглей. Мы подъезжаем к мавзолею XVI века, который ничем не напоминает могилу. Идем по огромному участку, который состоит из садов, простирающихся до горизонта, монументальных куполов и глубоких портиков. Все из белого мрамора или красной глины. Белизна символизирует чистоту и еще смерть, возрождение через перевоплощение. Красный цвет – земная жизнь, кровь, любовь и плоть. Это прекрасно, просто и величественно. Говорят, эта могила послужила отправной точкой для знаменитого Тадж-Махала. Я брожу, потрясенная, как и Лили – молчаливая и покоренная, мы бродим среди белого и красного, среди возрождения и любви.

Новости из Франции малочисленны, но хороши. Я слышу дочку так, как будто она рядом, она пытается отыскать меня на карте мира и спрашивает, сколько раз ей нужно «бай-бай» до моего возвращения. Она требует подарок, пропорциональный моему отсутствию.

Агент спрашивает, получила ли я театральную пьесу.

Стивен совершенно исчез из моей жизни… «Ухожу» – и все.

Я снова слышу звук захлопнувшейся двери, живот сжимается, даже теперь, вдали от всего, при одной мысли. Я распахиваю глаза в окружающий меня мир, концентрируюсь на Индии, наполняющей меня сегодня.

Мы уезжаем из Дели в Удайпур, на юг штата Раджастхан.

Из нашего номера прямо на берегу озера открывается, возможно, самый прекрасный пейзаж, когда-либо виденный человеком, уникальная и роскошная красота Индии. В глубине – стена Удайпура, его висячие дворцы, город цвета охры. Там и сям – равнины, бледно-желтые, зеленые, пустынные холмы. В центре неглубокого озера – «Лейк-палас», вросший в тину, как обломок кораблекрушения, отель XIX века, который занимает островок целиком, здание высечено из мрамора. Мерцающая вода отражает охру высоких резных стен, оранжевое небо, громадное, низко стоящее солнце и бледность огромного корабля. Я стою, охваченная дрожью, Лили пытается вывести меня из гипноза, расхваливая все аюрведические прелести спа-центра. Мой взгляд по-прежнему неподвижен. Я могла бы простоять здесь до конца дней своих, глядя на эту неподвластную времени красоту и выражение всего лучшего, что есть в человеке. Крупные птицы диковинного вида плещутся в озере, и клонящееся к закату солнце покрывает воду блестящей медью. Я прищуриваю глаза.