Моя подруга - месть - Елена Арсеньева

– И что? – прошептала Марьяна. У нее даже голова разболеласьот нелепости, от ужаса этого разговора. – Их схватят, Саньку схватят, а мы стобой тут отсиживаться будем?

Лариса тихонько рассмеялась и пошла к гардеробу. Открыла егои, минутку поразмыслив, принялась вынимать одно за другим свои сногсшибательныеплатья, раскладывать их на разоренной кровати. А Надежда вдруг зашлась вотборном, классическом мате – любой зек позавидует. Pаз в полгода она себепозволяла «расслабиться», но не при Саньке же!

Марьяна машинально прижала к его ушам ладони, но он увидел,что мать уже откровенно хохочет, и сам тихонько захихикал.

– Тебя, случаем, не контузило, барышня? – внезапно остановивпоток брани, спросила Надежда. – Да ведь Лариска с Санькой тут останутся,неужто не ясно? Ты спустишься, ты! Лариску ты изображать будешь.

Несколько мгновений Марьяна невидящими глазами пялилась влицо Надежды, пытаясь сквозь звон в ушах понять, что она там несет.

– Я-а? – протянула недоверчиво. – Ты шутишь? Почему? Как?..

– Иншалла! – развела руками Лариса, придирчиво оглядываязеленый крепдешиновый комбинезон с просторными шортами и золотистым кушаком. –Вот это тебе здорово пойдет, твой стиль. Сандалии надень, не туфли: в нихбежать легче. Выбирай любые.

Она выгребла из-под кровати ворох разноцветных кожаныхремешков с путаницей подошв, а потом проворно сдернула с ноги золотой ажурныйбраслет для ног, хальхаль, и защелкнула на Марьяниной щиколотке:

– Это самая достоверная деталь. Если за нами следили, то незабудут, как я его покупала!

Да уж… Лариса, очевидно, вспомнив боевое прошлое на конкурсекрасоты «Стиль а-ля рюсс», откуда ее и снял в свое время Виктор, устроила такоепредставление с примеркой множества золотых, серебряных и даже медныхбраслетов, что толпа собралась, будто на танец известнейшей амели,исполнительницы танца живота. Арабы выражали свое восхищение Ларисой столь темпераментно,что у некоторых длинные рубахи – галабеи внизу живота просто-таки торчкомстояли! Марьяне пришлось щедро заплатить хозяину, чтобы показал черный ход излавки. Он тоже рисковал: два могучих каирца уже сошлись врукопашную, а третийсхватил с прилавка хоть и сувенирный, но вполне смертоубийственный кинжал,готовый в бою добыть белокожую пери…

А что, если в той лавочке пылали не толькопетушино-жеребячьи страсти? Что, если там уже была предпринята попытка, пустьнеудавшаяся, расправиться с ними? Ведь Надежде нипочем не сдержать своруразгоряченных, на все готовых самцов!

Эта догадка ошеломила Марьяну до полного ступора, так чтоона не тотчас осознала, что Надежда с Ларисой, стащив с нее блузку июбку-оттоманку, уже натягивают роскошный комбинезон.

– Да перестаньте, девчонки! – нерешительно отбиваласьМарьяна. – Давайте я лучше просто так спущусь и в полицию сбегаю!

– Тебя «просто так» прямо на стенке подстрелят, несомневайся, – сурово кивнула Надежда. – И даже если добежишь до участка, ктотебя слушать будет? По здешним законам факт преступления должен бытьзасвидетельствован двумя мужчинами или одним мужчиной и двумя женщинами. Адействительными считаются только показания, данные правомочными свидетелями, тоесть лицами, которые пользуются репутацией добродетельных и благонамеренныхлюдей. Думаю, ты не годишься на эту роль, барышня.

– О премудрая! – засмеялась Лариса. – То есть даже если этиместные менты увидят следы побоища, то не поверят своим глазам, пока не сыщутсядва правомочных свидетеля?

Ловкие руки тем временем делали свое дело: Марьяна уже былаодета, но, цепляясь за соломинку, воскликнула:

– Разве меня можно принять за Ларису? А глаза? А… волосы?Выдумали какой-то авантюрный роман!

– В жизни ни один сюжет не бывает недостоверным, – деловитопроизнесла Лариса и жестом фокусника обернула вокруг головы Марьяны белый шарф,прикрыв лоб, а потом так причудливо и ловко свернула узел на затылке, словно они впрямь маскировал не легкие русые локоны, а черно-рыжую тугую косу. Напереносицу Марьяны водрузили огромные темные очки в белой оправе, по губамжирно, далеко выходя за их очертания, мазнули Ларисиной любимой помадой цветацикламен – и вот уже Санька, изумленно глазевший из угла, протянул:

– Маряша, сними платок, а то ты прям как мамочка! Я васперепутаю!

– Вот! – радостно прищелкнула пальцами Надежда. – Вот так!Все тип-топ! Ну, давай, девочка, работай! – И она потащила Марьяну к окну,однако та вывернулась и, сорвав очки, грубо нахлобучила на нос Надежде:

– Отстань! Никуда я не пойду!

– А чтоб у тебя зубы не в рядочек, а в кучке росли! – смешноругнулась Надежда, а поскольку была белоруской и порою, забывшись, говорила сакцентом, прозвучало примерно следующее: «А каб у цябе зубы не у радочак, а укучцы рослы!»

Это было безумно смешно, и прежде, когда новогрудковскоеНадеждино происхождение себя вдруг выказывало, свидетели просто-таки помирали сосмеху. Однако сейчас даже Санька не хохотнул, а Марьяна, белая, как ее шарф,прошипела:

– Ну, я – Ларису, а Саньку кто изображать будет? Ты,Надежда, что ли? Тогда давай, переодевайся!

Швырнув в остолбенелую БМП Санькиными шортами, онаотвернулась к окну и, едва сдерживая слезы, уставилась на знойное марево,плывущее над глинобитными крышами Старого Мисра: «Григорий! Где же Григорий?..»

* * *

Да нет же, нет, она не знала, что так обернется, иначе развесогласилась бы? Разве взяла бы тогда те деньги? Ведь с них все и началось, еслихорошенько подумать… Однако могла ли Марьяна хоть о чем-то думать в ту минуту,лежа посреди площади Свободы, с гудящей головой, беспомощная, не ощущавшая своеготела, а только раздирающую боль в левой ноге, и боль эта, чудилось, ещеусиливалась от пронзительного женского вопля в вышине, там, где столпилисьлюди:

– Да ты же ей ногу сломал, мафик поганый, своей иномаркой!

Марьяна попыталась приподняться, но в глазах все поплыло, иона снова откинулась навзничь, тупо повторяя: «Ногу сломал… ногу мне!..» Нодаже эти страшные слова не могли прервать оцепенения, пока вдруг что-толедяное, отрезвляющее, не легло на лоб и поплыло по вискам, потом нежно, влажнозапахло талым снегом, и она близко-близко увидела чьи-то огромные, бело-голубыеот ужаса глаза на бледном лице, чуть заросшем рыжеватой щетиной.

– Ты как? Жива? – прошептало лицо, и в глазах плеснуласьтакая неподдельная жалость, что Марьяна невольно всхлипнула. – Больно? Ой,Господи, ну как же так…