Моя подруга - месть - Елена Арсеньева

– Ну, Витька, всегда я за тебя заступалась, а нынче, кабымогла, так и вдарила бы тебе по сопатке, чтоб ты всю жизнь этим фонарем вместоэлектролампочки пользовался! Зараза!

– Дядя Витя! – бросилась к нему всегдашняя болельщицаМарьяна. – Что ты натворил?

Тот молча прошел мимо, даже не назвав ее Гертрудой.

Ситуация разъяснилась только вечером, за ужином. Едвадождавшись мужа с работы, Ирина Сергеевна, которую новости до того распирали,что она забыла о присутствии дочери, поведала, с трудом прорываясь сквозь смех,чем же провинился Витька: он по телефону вызвал Валентину с работы, завел вкомнату, раздел, уложил в постель, а потом с идиотской ухмылкой объявил:«Первый апрель – никому не верь!»

Корсаков хохотал так, что жене в конце концов пришлосьнакапать ему в рюмочку валокордина.

Смех смехом, а кончилось все плохо, очень плохо. Этаистория, как выразилась Валентина, «была последней каплей крови моеготерпения», и защищать хозяйку 135-й квартиры на правах старого друга пришелбугай Роман. И вот как-то раз, проснувшись с похмельной, гудящей головою,Витька обнаружил себя валяющимся на раскладушке, Романа же отыскал рядом сВалентиной в своей супружеской постели.

И сошел Витька с катушек, и завил горе веревочкой, и неотрывался больше от стакана, в котором только и перемигивались с ним теперьприветливые лица, ибо весь прочий мир, казалось, от него отвернулся.

Деваться ему было решительно некуда: он снова и сновавозвращался домой, откуда вылетал то на кулаках Романа, то на проклятияхВалентины.

Когда положение дел в 135-й квартире стало общеизвестным,возмущение соседей вмиг достигло точки кипения, но Михаил Алексеевич Корсаковоказался единственным, кто ввязался в конфликт. Нет, он не пошел стыдить Романаи Валентину: он стыдил Витьку-Федор Иваныча. А вскоре устроил его в ЛТП, чтобзашили ампулу. Но пациент сбежал оттуда через неделю, заявив, что лучше головув петлю сунет, чем воротится в эту гробиловку. В те времена про кодирование ещемало кто знал, однако Михаил Алексеевич нажал на все свои обкомовские педали иопределил Витьку в отдельную палату «психушки», где экспериментировал молодойгений от психиатрии. Витька-Федор Иваныч стал его первым пациентом, блестящеподтвердившим амбиции пока еще непризнанного светила.

После выписки Витьку-Федор Иваныча восстановили в КБ, даликомнату в заводском общежитии. «Нет худа без добра», – сказал тот, кто потерялтолько сварливую жену да еще голос: это, видно, была плата за новую жизнь, ибосудьба ничего не дает на халяву. Корсаков подзуживал его начать разменквартиры, хоть бы и через суд, однако Витька мелочиться не намеревался: захотелпо-мужски поговорить с Романом и заодно забрать кошку, которую Валентина теперьв квартиру не пускала (у борова Романа на кошачью шерсть обнаружиласьаллергия), так что рыжую Симку весь подъезд прикармливал, только не роднаяхозяйка.

Пришел Витька-Федор Иваныч днем, чтоб наверняка застатьодного Романа – отгул взял. Почти все соседи были на работе. Еще на пятом этажеощутил запах газа, а уж на седьмом все было сизым-сизо, и тянуло из его, 135-й,квартиры! Почуяв недоброе, кинулся звонить в соседние двери. Бог надоумил неломиться в роковую квартиру самим – вызвали пожарных, милицию, аварийнуюгоргаза… Жильцов из подъезда удалили и только потом вскрыли квартиру. Зрелище открылосьужасное: Валентина с перерезанным горлом лежала в объятиях синего Романа,который сунул голову в газовую духовку – да так и застыл навеки.

Витька ничего из вещей не тронул, только свои фотографии,старые, еще детские, забрал. Кошку поймал во дворе, с собой унес. Квартиру сдалв ЖЭУ – и отправился в общежитие, больше ни разу не появившись на Ковалихе, гдеразыгралась драма его жизни.

Пока Михаил Алексеевич работал в обкоме, они с Витькой хотьнечасто, но виделись во время всяких инспекций да проверок, однако скороразразилась перестройка, потом августовские события. Обком ликвидировали.Корсакова сократили. Партбилета он не сдал, из партии не ушел. «Слава павшемувеличию!» – на все был один у него ответ. Старые друзья звали его во всякиефирмы, расплодившиеся, как грибы после дождя, на обкомовских деньжатах, однакоМихаил Алексеевич, по своему обыкновению, отшучивался – и вдруг устроилсяпреподавать сопромат в университете: красный диплом наконец сослужил своюслужбу, даром что больше четверти века минуло с тех пор, как он сам этотсопромат изучал! Там проработал Корсаков почти до самой своей смерти, о которойМарьяне еще предстояло рассказать Витьке-Федор Иванычу… и тогда казалось, будтоэто самое трудное, что ей предстоит.

* * *

Oсобой ловкостью Марьяна никогда не отличалась, но по«лестнице» из вьющихся роз только инвалид не спустился бы, а уж тем более –молодая женщина, пусть и обремененная ношей. Марьяна была так озабочена, чтобыне развязался шелковый изар, в какой завертываются арабские женщины, выходя наулицу (еще одна Ларисина покупка за сегодняшний день), который окутывал«Саньку», что почти не заметила спуска и на какое-то мгновение даже забыла о,самое малое, двух пистолетах, стороживших каждое ее движение. Oднако о них незабыла Надежда. И она-то не зевала: едва Марьяна коснулась земли, как надголовой дважды громыхнуло, и на улице снова воцарилась раскаленная тишина.

Марьяна, с трудом удержавшись на ногах, оглянулась.

Пусто… но из-за забора вывалилась смуглая рука – пальцы ещеслабо цепляются за пистолет, а чуть поодаль бежит в пыли тоненький кровавыйручеек.

– Чтоб твои глаза друг дружку увидали! – яростно зашипеласверху Надежда. – Чего стала, дура?! Двоих нет, путь пока свободен. Бегискорее!

Слово «пока» было как нельзя кстати. Неподалеку ужеслышались возбужденные голоса, топот, и Марьяна, бросив последний взгляд наалую вялую струйку, метнулась в ближний проулок.

Ноги ее лишь на мгновение опередили волну ужаса: а если тамзасада?! – но в проулочке никого не было, если не считать собаки, пыльнымклубком свернувшейся под глинобитным забором, и паренька, дремлющего рядом.

Пролетев проулок почти насквозь, Марьяна обернулась,спохватившись: а если никто из нападавших так и не заметил ее с «Санькой»бегства, а если они сейчас же начнут атаку с улицы на комнату, где затаилисьнастоящие Лариса и Санька?!

Ни парень, ни пес даже голов своих не подняли, но в концепроулка застыли, словно в сомнении, две высокие фигуры. Стоило Марьянеобернуться, как они ринулись вперед.