Побег - Кирилл Шелестов

В среднем на делегацию отводилось минут по пятнадцать по стандартному сценарию: приветствие, вручение подарков, пышный тост за хозяина, короткая благодарность Храповицкого, легкие закуски и прощание. Некоторые, пользуясь случаем, ухитрялись обратиться к нему с просьбами. В день своего торжества он никому не отказывал, только виновато улыбался и просил дать ему время разобраться в делах.

Часа в четыре позвонил губернатор. Сдержанно поздравив Храповицкого, он извинился, что не может приехать лично, поскольку его срочно вызывают в Кремль в связи с предстоящим визитом президента в Уральскую область.

Лисецкий действительно летел в Москву, но, конечно, при желании мог бы выбрать минутку и заглянуть к Храповицкому. Просто делать этого губернатор не захотел. Ему уже доложили, что к Храповицкому все кинулись сломя голову, и, хотя Лисецкий сам приложил руку к этому назначению, он испытывал невольную досаду. Он всегда раздражался, когда в центре внимания оказывался кто-то другой, а не он. Поэтому он давал понять Храповицкому, что у него, губернатора крупнейшего в России региона, есть дела поважнее дружеских застолий. Храповицкий все понял и со всем уважением заверил Лисецкого, что приедет к нему сам, как только тот вернется из столицы.

В промежутках между официальными посетителями вторгались подчиненные, и, судя по их разгоряченным лицам, в холдинге царило бурное веселье. Были и вовсе курьезные случаи. Так, к нему прорвался одноклассник, которого Храповицкий не видел лет двадцать и вряд ли бы узнал, встретив на улице. Одноклассник поведал, что последние годы пытался заниматься свиноводством в деревне, но неудачно, и вот теперь ему необходимо две с половиной тысячи долларов, чтобы расплатиться с долгами. Деньги Храповицкий ему дал, после чего тот, помявшись, осведомился, а нельзя еще взять его, одноклассника, к себе на работу, раз уж так сложилось? Храповицкий обещал подумать.

К концу рабочего дня Храповицкий чувствовал себя роботом с подсевшим аккумулятором, который со скрежетом вскакивает при появлении новых гостей, твердит одни и те же фразы и механически выпивает, точнее, подносит бокал к губам, потому что если бы он действительно пил со всеми, то давно бы упал.

Пока Храповицкий принимал поздравления, свергнутый с царства Покрышкин, постаревший и жалкий, томился в приемных Газпрома, в Москве. Сам Вихров По-крышкина не принял, и даже его первый заместитель, прежний приятель Покрышкина, от встречи с опальным руководителем уклонился, сославшись на важное совещание. Общаться Покрышкину пришлось с Колотуши-ным, заместителем по региональному развитию, который с наигранным оптимизмом объявил ему решение начальства в отношении его дальнейшей участи. Приговор был таким: Покрышкина оставляли в совете директоров. Это означало тесный кабинет, старую машину, небольшой пенсион. И, собственно, все.

Колотушин посмотрел в серое, обвисшее лицо Покрышкина и прибавил, что сохранить Покрышкина в рядах Газпрома просил Храповицкий лично.

— Ценит, значит, он твой опыт, — ободряюще заметил Колотушин. — Рассчитывает на тебя.

Покрышкин горько усмехнулся. Он понимал, что даже эту жалкую подачку Храповицкий кидал ему не в порыве великодушия, а потому что у Покрышкина имелись документы по их прежним совместным сделкам. Эти бумаги компрометировали обоих, но Храповицкий опасался их больше, поскольку он оставался в обойме, а Покрышкин выпадал.

К объяснению в Москве Покрышкин готовился давно. Он не раз обсуждал с доверенными заместителями свою отставку, и они все сходились на том, что Храповицкому есть чего бояться. Они считали, что Храповицкий будет предлагать Покрышкину за его молчание должность никак не ниже председателя совета директоров. Во время этих тайных совещаний они выпивали, и Покрышкин, пропустив рюмку-другую, клялся, что уйдет с гордо поднятой головой, хлопнув на прощанье дверью. Что подачек от этого проходимца Храповицкого он не примет. Что он, Покрышкин, человек, известный всей стране. Что он лучше умрет стоя, чем будет жить на коленях.

Заместители ему безоговорочно верили, восхищались силой его духа и уважительно пили за его мужество, сознавая, что сами они подобными достоинствами не обладают, будут цепляться за свои должности до последнего и готовы жить на коленях, даже на четвереньках.

Однако сейчас, в газпромовской высотке, Покрышкин вдруг совсем растерялся. Он сидел в кабинете чиновника, который еще недавно привечал его и с благодарностью брал от него подарки, а теперь разговаривал с ним как с инвалидом, не зная, как отделаться. Покрышкин чувствовал, что вокруг все необратимо изменилось, что он одинок и всеми предан.

Бывший генеральный директор сглотнул и спросил непослушным голосом, нельзя ли все же рассмотреть такую возможность, чтобы назначить его на какую-нибудь хозяйственную должность. Где он мог бы работать и приносить пользу. Потому что он чувствует себя, так сказать, еще полным сил. В переводе на простой русский язык это означало, что он хочет получить в руки какой-нибудь государственный финансовый ресурс, от которого мог бы отщипывать.

Колотушин покачал головой, отвел глаза и ответил, что никак нельзя. Что либо член совета директоров, либо вообще ничего. Покрышкин часто, по-собачьи, задышал и согласился.

В Уральск он возвращался ночным рейсом, и те, кто летели с ним из Москвы, рассказывали, что в VIP-зале аэропорта Покрышкина никто не видел. То ли он прятался, то ли нарочно опоздал, чтобы избежать случайных встреч и расспросов. В салоне самолета он появился последним и с таким вызовом оглядел пассажиров, что те, кто его знали, пробормотали приветствия и поспешно отвернулись. Всем показалось, что Покрышкин был нетрезв, раздражен и как-то несколько не в себе.

Все время полета он сидел, уткнувшись в иллюминатор, и не реагировал на обращения к нему стюардессы, предлагавшей то ужин, то напитки. А когда самолет приземлился, то некоторым, исподтишка за ним наблюдавшим, почудилось даже, что из-под его зажмуренных глаз текли слезы, и старческие бульдожьи щеки дрожали.

Кстати, Храповицкий мог и не бросать Покрышкину кость с советом директоров. Документы, которых побаивался Храповицкий, Покрышкин уже передал через Гоз-данкера Лихачеву, о чем Храповицкий пока еще не знал.

Второй день своей новой жизни Храповицкий закончил беспечно, в кемпинге у Плохиша. Впервые за время их совместных мальчишников Храповицкий остался там до утра, взяв с собой в номер двух восемнадцатилетних девчонок, одна из которых очень напомнила ему Марину в юности.

4

Накануне прибытия Вихрова Храповицкий твердо решил сделать паузу в череде беспрерывных попоек, начатых еще на прошлой неделе. И, промучившись на работе несколько часов, сразу после обеда отправился домой отлеживаться.

Последнее время Храповицкий жил один. Недавно он, набравшись духу, объявил Олесе о разрыве отношений и выдворил ее, рыдающую и бьющуюся в истерике, из своего дома, отправив в большую квартиру, давно ей подаренную. Приличный пенсион он ей сохранил, и на память о себе позволил взять двух собак, в том числе и ньюфаундленда Дика. Дик был его любимцем, но к Олесе был привязан больше, и Храповицкий понимал, что, редко бывая дома, он не в состоянии уделять время псу.