Живи и давай жить другим - Хендрик Грун

Продолжение тоже не блистало остроумием:

– Вот уже двенадцать лет я занимаюсь туалетной бумагой, но никогда еще не видел в своей конторе столь красивую женщину при автоматах.

– Вы так всем женщинам с автоматами говорите? – сказала Эстер с озорной искоркой в глазах, от которой у меня захватило дух.

С того дня я стал регулярно заказывать один-два автомата в неделю, хотя прежде закупал оптом по сорок штук. Таким образом, у меня появилась уважительная причина звонить ей.

– Судя по вашим заказам, вы немного изменили стратегию купли-продажи с тех пор, как заболел господин Схулц.

– Королева автоматов заслуживает иного подхода, чем переутомленный господин Схулц.

Мы висели на телефоне уже четверть часа. Я видел, что мой коллега Беренд навострил уши. И сообразил, что мы оказались на сомнительной грани флирта.

– У меня в ассортименте есть новый держатель туалетной бумаги, Артур. Может, приехать в ближайшее время, показать его? – спросила Эстер.

Я предложил организовать знакомство с держателем в каком-нибудь ресторане. Эстер одобрила идею.

Когда я повесил трубку, Беренд прошипел:

– Эх, хороша баба!

Почти год мы встречались в ресторанах, в кино, на пляже и, наконец, в постели. Это был рай. Я совсем потерял голову. Эстер тоже, но она опомнилась. На другой чаше весов были порядочный муж и трое маленьких детей – двух, четырех и семи лет. Я не мог поставить ей в вину, что она сделала выбор в их пользу. Она дезертировала под знамя безрассудной страсти, но действительность взяла свое.

– Я не смогу любить настолько, чтобы бросить троих детей.

Она отказалась общаться. Мы расстались. Если не навсегда, то во всяком случае надолго.

– Можно я позвоню тебе через десять лет? – спросил я тогда.

Она кивнула и погладила меня по щеке.

Несколько секунд мы неподвижно стояли друг против друга. Потом она поцеловала меня в губы, повернулась и ушла.

Я смотрел ей вслед, надеясь, что она оглянется. Но она не оглянулась. Мне показалось, она провела рукой по глазам.

Ровно десять лет исполнится через двадцать один день.

В машине у меня есть время для размышлений. Например, о самоубийстве. Нет, сам я не столь амбициозен. Но мои мысли занимают люди, которые довели дело до конца, вероятно, придя к выводу, что жизнь ничего больше не может им предложить. Йост Звагерман, Антони Камерлинг[5], богач-немец – примеров полно. Поклонники, деньги, здоровье, красивые женщины – на первый взгляд, этих причин более чем достаточно, чтобы желать дожить до старости, и все-таки тяга к смерти оказалась сильнее. Где-то в их головах торчали крошечные нейропроводнички, которые сбились с пути, отчего их обладатели, как ни старались быть веселыми и довольными, стали смертельно несчастными. Дурацкое невезение.

Иногда и мне жизнь становится поперек горла. Жизнь, которую я веду, но не жизнь как таковая. Так было с Брёкеленом и Пюрмерендом, с туалетной бумагой и спальными районами. Я мечтаю о Нью-Йорке и Тоскане, но в следующем месяце придется четыре дня колесить на велосипеде по Северной Голландии. Афра желает, чтобы мы крутили педали в одинаковых спортивных костюмах. У нее на руле держатель с картой местности. Я часто ловлю себя на том, что стараюсь держаться позади и как можно дальше от нее. Делаю вид, что мы не вместе.

Это не ее вина. Это не ее вина. Это не ее вина. Я повторяю это как заведенный. Она такая, какая есть. А я слабак, не такой, каким хочу быть.

Аренда поля для гольфа в Пюрмеренде – дорогое удовольствие. Допустим, для меня деньги не играют большой роли, но в принципе с полями для гольфа дело такое: чем они дороже, тем поганее. В Пюрмеренде клуб был слишком большой, обставленный с напускным шиком, из тех, где вам подадут чиабатту с карпаччо из тунца и руколу под трюфельным майонезом за 11,75 евро. В столовых, где сэндвич с крокетом стоит два с половиной евро, кормят, по-моему, вкуснее. А эти, в Пюрмеренде, изображают из себя «курорт», так что с ними нужно держать ухо востро. В том же клубном доме обосновался конференц-центр для самодовольных бизнесменов. Собственно говоря, мы предпочитаем играть там, где паркуются машины подешевле, а люди не демонстрируют простому народу своего превосходства, например, на поле в районе Амстердам-Норд. Туда мы обычно и ездим по пятницам. Но если мест нет, поневоле отправляемся в Пюрмеренд.

Когда Стейн загоняет мяч в аут, он говорит: «Не повезло!» Когда то же самое делает Йост, он возмущается: «Проклятье!» Ваутер в таких случаях констатирует: «Промазал!» А я просто ворчу. У каждого свой стиль.

Наши разговоры вертятся вокруг гольфа, женщин, работы, денег и новостей. Йост и Ваутер единодушно полагают, что мир был бы намного лучше, если бы в нем распоряжались они. Для каждой проблемы у них имеется готовое решение. Стейн куда тоньше, больше интересуют нюансы, но ему, мягко выражаясь, не по силам переспорить Йоста и Ваутера. Я обретаюсь где-то между этими двумя стилями.

Вчера Йост сообщил, что собирается купить домик в Италии. Точнее, в Тоскане. И любезно пригласил нас со временем воспользоваться его гостеприимством. «Нас» – это меня и Ваутера. Йост затеял разговор, когда Стейн уже ушел.

– Один мой клиент хочет избавиться от дома, так как не сможет пользоваться им в ближайшие годы. Получил срок восемь лет. И я могу купить очаровательную виллу по очень сходной цене. Заделаюсь гордым домовладельцем в Маццолле, недалеко от Вольтерры.

– А не рискованно покупать дом у уголовника? – спросил я.

Ничуть, пояснил Йост. Он хорошо все продумал. Дом формально записан на какого-то итальянца. Йост купит дом у него. А упомянутый итальянец за небольшое вознаграждение будет присматривать за хозяйством и за порядком. Комар носу не подточит.

– А кто вообще знает о нем? – спросил Ваутер.

– Никто, только вы.

– А твоя жена?

– Не знает. Во всяком случае пока. Иначе придется ездить туда с ней. Скажу ей как-нибудь позже.

– В этом что-то есть. Стоит использовать такой шанс. И без жены. И чтобы не ставить никого в известность, – непроизвольно вырвалось у меня.

– Милости прошу в гости, дорогой друг, – ответил Йост.

В данный момент меня занимает число 1729. Хорошо бы поговорить о нем в интересном обществе. Если оно ненароком всплывет, я, словно невзначай, обмолвлюсь, что 1729 – число особое. Кто-нибудь спросит почему, а я как можно небрежнее отвечу, что 1729 – самое малое простое число, которое можно записать двумя способами: как сумму кубов чисел 1 и 12 или 9 и 10.