Любовь - Ханне Эрставик

Юн вслед за стариком спускается по лестнице. Она крутая, вместо перил натянута веревка. В подвале старик сворачивает в коридор. На полу коврик пластмассовой травы. Здесь резкий странный запах, Юн полагает, что пахнет землей. Старик останавливается перед дверью где-то в глубине и смотрит на Юна, положа руку на засов.

Пока ванна наливается, она разоблачается. Жаль, бутылка с пеной пустая. Из держалки на стене Вибеке отщипывает ватный шарик и смывает ацетоном лак с ногтей. Вода поднимается до краев, она закрывает кран. Потом осторожно встает в ванну, вода выплескивается на пол; кожа мурашится, как у гуся, соски твердеют, немеет затылок. Привыкнув, Вибеке садится. Погружаться в теплую воду – вот благодать, думает она. Нет, в прямом смысле слова. Благодать. Она лежит, не шелохнувшись, ловит каждую секунду.

– Это занятная история, – говорит старик.

В углу громоздится остов кровати, а от пола до потолка – полки со старыми деревянными ящиками. Воняет пылью и плесенью. Юну приходит на ум, что у старика могла сохраниться коллекция старинных электропоездов, первых в Европе. Юн чувствует позывы пописать, сию же секунду. Старик бредет

к полке, вытягивает наполовину один из ящиков, запускает в него руку. На крючке у двери висит кожаный собачий ошейник, рядом второй, железный.

– Взгляни, – доносится до Юна. Старик повернулся лицом к нему, в руках

он держит пару коричневых коньков.

– Они сшиты вручную. Мне их подарил отец.

Старик протягивает коньки Юну: мол, пощупай. Мальчик делает несколько шагов, подходит ближе и проводит пальцами по твердой коже, коньки дрожат – у старика трясутся руки.

– Тогда это было ого-го-го! Шитые коньки с железными полозьями. У меня у одного такие были на весь поселок, – говорит он. – В них я выиграл Кубок Приполярья. Народ съехался из Рованиеми, Утшока, Нейдена, отовсюду, даже из России. Мы гонялись на Стурваннет. Тысяча метров по озеру. Это было еще до Гитлера, до Сталина, до всего этого кошмара. Бежали по черному льду. Так называют голый лед, который застыл прежде, чем лег снег.

Вибеке намыливает голову круговыми движениями, как в парикмахерской. Она закрывает глаза, чтобы отгородиться от всего и всех, прочувствовать удовольствие сполна, каждой-каждой клеточкой. Ей вспоминается сон – мужчина говорит ей: «Какая вы красивая!» Они стоят у подножия покрытой ковром лестницы, среди зеркал в золоченых рамах, подле бордово-красных дверей в туалетную комнату. Они на каком-то торжестве, наверху теснятся гости, там шумят, болтают. Грохочет музыка. А здесь внизу звенит тишина. Мужчина вошел, увидел ее и промолвил: «Какая вы красивая!» Она растаяла, подалась вперед, чтобы одарить его поцелуем, а он робко чмокнул ее в щеку. И вышел вон в крутящуюся дверь. Он был в белоснежной сорочке и темном костюме, но без пальто. Только шарф на плечи набросил. А она осталась стоять и улыбаться своему отражению в зеркале. Счастли-вая-пресчастливая. Это хорошая половина сна. А вторую вспоминать не хочется. Внезапно праздник оборвался. Свет погасили, лестницу убрали. Она видит себя в общественном туалете, здесь воняет мочой, здесь холодно в тонких колготах. Потом она вышла на улицу через ту же дверь, что и он. И очутилась на асфальтированном, наполовину обледенелом пятачке, фонарь мерцал где-то далеко впереди. И никого, ни души. Она пошла к воротам, она надеялась, что это выход на дорогу.

Да ладно тебе, думает Вибеке, начало ведь было хорошее. А праздник здорово бы устроить. Она могла бы назвать гостей к себе, пригласить сослуживцев. Растопить лед, создать круг общения. Ей видится гостиная, украшенная мириадами свечей и каскадами живых цветов. Горящие глаза, громкие разговоры. Все в ее гостиной. Она бы сделала красивые, рукописные приглашения с цитатами из стихотворений.

Она смывает мыло, споласкивает волосы. Трубы гудят, когда она выключает воду. Она отодвигает занавеску и рассматривает в зеркале свое тело, нечеткое в запотевшем стекле. Но из чего всех поить? У нее не хватит бокалов на такую ораву. Надо будет купить в субботу. Она видела одни с яркой росписью по дну и стенкам. Но не слишком ли они вульгарны? Поищу что-нибудь, решает она, простое, но не унылое...

Юн идет через дорогу назад, домой. Войдя, он тянет дверь, проверяя, плотно ли захлопнулась, а то лед нарос и мешает. Потом скидывает варежки в белую корзину в углу. И, не сняв куртку, спускается вниз, к себе. Достает пакет с книжкой и деньгами. Когда он уже собрался уходить, старик отрезал от висящего на крюке в углу огромного куска полоску вяленого мяса. Юн выкладывает его на письменный стол.

Некоторое время он стоит и озирается по сторонам, видит плакат с Млечным Путем и планетами, синие и зеленые полосы на обоях. Какое облегчение, что все лотерейные билеты уже проданы, необходимость обходить дома удручала его. Он прикидывает, чем бы заняться. Старается не моргать. Не получается. Тогда он засовывает в задний карман брюк зеленый водный пистолет и топает наверх в прихожую потренироваться перед зеркалом выхватывать ствол как можно быстрее.

В куртке в доме жарко, он взмок, но не снимает ее. Интересно, какой у него вид, когда он моргает? Этого никак не узнаешь. Если только его сфотографировать, тогда можно увидеть. Вибеке выходит из ванной, она голая, на голове полотенце. Он утыкается в нее глазами, потом старательно отводит их в сторону. Ой, Юн, ты здесь, говорит она, а я думала, тебя нет. И идет дальше, в гостиную, он слышит, как она ставит диск, щелкает кнопками, наконец, чуть замешкавшись, включает. Это та самая песня, которую она гоняет раз за разом каждое утро, собираясь на работу. Потом окликает его из гостиной, громко, будто он бог знает где: «Юн, ты не видел мое молочко для тела?»

Юн целится в себя в зеркале. Двумя руками он железной хваткой сжимает пистолет, а когда стреляет, еще упирается локтями в живот. Как выглядит тело, прошитое пулями? Юн думает о леденечной фигурке и о шоколадном торте со светло-коричневым кремом, только чур не черный, как давали на последнем дне рождения, куда его звали. В зеркале у него за спиной появляется Вибеке, выходит голая из кухни со склянкой в руке и улыбается: мол, нашла. Потом скрывается в гостиной, прибавляет звук. Она и утром после душа всенепременно крутится в гостиной, натирает себя кремами. Но по вечерам она никогда в душ не ходит. Похоже, решила привести себя в порядок загодя, чтоб не тратить времени в самый день рождения.

Юн замирает на минуту и сразу чувствует, как сквозит. Холодом тянет от входной двери. Надо было проложить ее утеплителем, а сверху – клейкой лентой, он видел, что так сделано в тех домах, куда он заходил. Юн засовывает пистолет в карман, потом берет другую шапку. Лучше оставить Вибеке хлопотать одну. Если его не будет дома, когда она печет торт, то получится как бы более настоящий сюрприз, думает он. Отойдя от дома на пару шагов, он спохватывается, что забыл варежки, но не возвращается.

Вибеке зовет Юна. Она не может отыскать вчерашнюю газету, а там была статья, о которой говорили на работе. Правая рука Вибеке занята сигаретой. Юн не отвечает. Только же что на глазах вертелся. Она зажигает бра, чтобы посмотреть, не завалилась ли газета за диван. Наверно, возится с чем-нибудь у себя внизу, думает Вибеке. Потом берет сумку и возвращается в ванную. Тушит сигарету в раковине, надевает лифчик, устраивается на толчке, вытаскивает новый лак, откручивает крышку. Багрово-красная капля на кончике микрокисточки завораживает, так и хочется потрогать ее губами. Наверняка мягкая и холодная. Вибеке покрывает лаком ногти на ногах, сделает один – и вытягивает ногу, любуется.